Их повели налево

Хессе Моника

– Что ты ему говоришь? – спрашиваю я, повысив голос. – Гося, что они говорят?

Гося поджимает губы, похоже, ей не хочется переводить. – Капитан сказал… он сказал… что, по его сведениям, Абека отправили не в Берген-Бельзен.

Я недоуменно мотаю головой. – Почему он так считает?

Они трое опять переглядываются и ничего не говорят. Я беру мою кружку и стучу ею по полу, чтобы привлечь их внимание. – Кто ему это сказал?

Проходит целая вечность, Дима нехотя поворачивается ко мне. – Это сказал я. Я сказал ему, что в Берген-Бельзене Абека не было. Потому

что, когда я написал в этот лагерь, его имени не оказалось в их списках.

– Когда ты написал в… – медленно повторяю я, пытаясь уразуметь смысл того, что он говорит. – Когда ты написал в лагерь?

– Мне ответили тамошние военные, – пытается объяснить он.

– Значит, ты знал, что он мог быть там, и уже писал им? Ничего не сказав мне?

Дима густо краснеет. – Его там не оказалось. Поэтому я и не хотел… не хотел волновать тебя, Зофья. Я стараюсь помочь. Тебе надо отдыхать. Я думал, что, если сумею разыскать его для тебя…

Гося и командир Димы Кузнецов уставились в свои миски, не участвуя в разговоре. Дима умоляюще смотрит на меня.

– А из Дахау тебе ответили тоже? – спрашиваю я. – И из Биркенау? Черт возьми, Дима, что ты от меня скрываешь?

– Не ругайся, Зофья. Ты не из тех девушек, которые ругаются.

– Хочу и ругаюсь. – Мои глаза наполняются слезами.

Он качает головой.

– Нет, – говорит он, – нет, из этих лагерей ответы не пришли.

Не предательство ли это? Не предательство, раз он пытался мне помочь? Пусть он сделал это втайне от меня, но ведь он старался отыскать моего брата, не так ли? Он хотел как лучше, говорю я себе. Он пытался помочь. И на самом деле помог. Ведь он узнал, где Абека нет.

Сидящая рядом Гося кладет свою ладонь на мою. – Командир упомянул Мюнхен, потому что после войны многие узники Дахау оказались в другом лагере неподалеку от Мюнхена. – Она обменивается несколькими словами с Кузнецовым и уточняет. – Это не такой лагерь, как те.

Теперь она говорит не по-русски, не по-немецки и даже не по-польски, а на идише. Это язык наших кухонь, наших частных семейных дел, означающий, что Дима и его начальник не являются частью того, что происходило с нами. – Это большой лагерь для перемещенных лиц, которым руководит Организация Объединенных Наций. Таких несколько. Они предназначены для тех бывших узников, которые не могут вернуться в свои дома или не смогли отыскать членов своих семей.

– И там может находиться Абек, если он был вывезен из Биркенау.

Она убирает руку.

– Да, так он и сказал. Этот лагерь называется… – Она опять переходит на немецкий. – Как называется этот лагерь?

– Фёренвальд, – отвечает Кузнецов, явно испытывая облегчение от того, что может сообщить мне что-то такое, что не расстроит меня. – Но, находясь здесь, невозможно узнать, содержится ли в этом лагере твой брат, Зофья. Персонал там немногочисленный, и у них слишком

много работы. Мы слышали, что там несколько тысяч перемещенных лиц, одни поступают, другие уезжают.

– Это невозможно узнать, находясь здесь, – повторяю я. Я опять перешла на польский, но сидящий справа от меня Дима качает головой, едва я успеваю произнести несколько слов.

– Абек приедет сюда, – говорит он. – Ведь таков был ваш план.

План заключался в возвращении в Сосновец. План заключался в том, чтобы воссоединиться, в том, что я его найду.

Но что, если он забыл наш план? Ведь ему было всего девять лет. Что, если он забыл наш адрес? Что, если он в затруднении или ранен или находится в госпитале, как было и со мной?

– Ты знал про этот лагерь? – резко спрашиваю я, обращаясь к Диме. – Ты скрывал от меня и это?

– Нет, честное слово. Об этом лагере я не знал. Завтра мы сможем написать туда.

– Да, мы можем написать, – повторяю я, – но что, если тем временем он уедет?

– Если он уедет, то поедет сюда, – просто говорит Дима.

– Но что, если он не сможет добраться сюда? Или письмо не дойдет до него?

– Зофья, ты должна быть терпеливой и…

– Что, если я нужна ему? Что, если он сейчас один и я нужна ему прямо сейчас? Тетя Майя только что сказала…

– Кто? – перебивает меня Дима. Тон у него вежливый.

– Тетя Майя. Только что.

– Зофья.

– Тетя Майя. Мой голос становится громче с каждым слогом, пока я почти не срываюсь на крик. – Тетя Майя только что сказала, что из Биркенау узников перевезли в Германию. Разве вы ее не слышали?

В комнате воцаряется неловкое молчание, и я понимаю свою ошибку. И краснею.

– Я хочу сказать Гося. Разумеется, я знаю, что это Гося, а не тетя Майя.

Я быстро опускаю голову, уставляюсь на миску и отщипываю кусочек капустного листа. Но не могу положить его в рот. Я и правда хотела сказать то, что сказала. Я была в этой столовой, и рядом со мной сидела моя красивая тетя Майя, и я опять забылась, потеряла себя.

Гося смотрит на меня с жалостью и беспокойством, потом на мгновение переводит взгляд на Диму. Я уже видела, как они разговаривали, пока я заканчивала готовить ужин. Интересно, что он ей рассказал, какой они поставили мне диагноз.

Они думают, что я сошла с ума, так что мне нет смысла объяснять, что я запуталась только на минуту, поскольку оказалась в нашей квартире.

Бессмысленно также объяснять уверенность, которая вдруг начала крепнуть в моем сердце, когда капитан Кузнецов упомянул это место, Фёренвальд. Я знаю, что оберегала Абека, как могла. В лагере я все время чувствовала, что он жив. Без этого чувства я бы не смогла выжить. Но я выжила, а значит, он должен быть в Фёренвальде.

– Я знаю, что ты Гося, – понизив голос, говорю я. – Ладно, неважно.