Иисус – крушение большого мифа
Шрифт:
Поскольку же речь идет о тех двух Евангелиях, которые начинаются с историй Рождества, то недоумение возрастает и от еще одного вопроса: как умудрились авторы, после описаний Рождества, поместить в свои тексты такую вот историю, причем сделать это без всяких объяснений и пояснений?
Но факт остается фактом: ни того, ни другого не сделано, и самым престранным образом этот эпизод просто соседствует в одном тексте с рождественскими историями. И никаких объяснений к нему, так же, как и никаких попыток согласования его странного смысла с историями Рождества, не имеется ни у Матфея, ни у Луки…
И тут очень кстати оказывается то, что этот
В результате весь эпизод оказывается мотивационно объяснимым, но при этом, если можно так выразиться, шокирующе-выбивающим из всех традиционных представлений о взаимоотношениях Иисуса и его матери, и полностью опровергающим возможность каких-либо Рождественских историй!
Но что же такого «шокирующее-выбивающего» содержится в обнаруженном нами объяснении поступка Марии и реакции на него Иисуса? А вот что. В 20 и 21 стихах 3 главы Евангелия от Марка, в тексте, предваряющем описание непосредственно самого эпизода с приходом Марии с детьми к Иисусу, говорится:
«Иисус возвращается домой. Снова собирается такая толпа, что они не успевают даже кусок хлеба съесть. Когда его близкие услышали об этом, они пришли, чтобы силой увести его, решив, что он сошел с ума» (Мк. 3:20-21, современный русский перевод, РБО, Москва, 2011).
Вот так, прямым текстом, в лоб и без обиняков, говорится о том, что Мария, мать Иисуса, оказывается, считала, что стремительно набиравшая популярность проповедническая деятельность ее сына, а так же его слава, как целителя, есть следствие ничего другого, как… его сумасшествия!
Причем тут надо учесть, что в те времена считать кого-то сумасшедшим означало признание человека вовсе не больным – такого человека признавали одержимым бесами. То есть из текста Марка мы узнаем, что в своем отношении к Иисусу, Мария солидаризовалась с его прямыми врагами – книжниками и фарисеями, как раз и утверждавшими, «что Он имеет в себе веельзевула, и что изгоняет бесов силою бесовского князя» (Мр. 3:22)! И как вам такой «поворот сюжета»?..
А тут еще надо сказать, что Иисус к таким обвинениям в свой адрес относился настолько категорически нетерпимо, что в ответ на них даже провозгласил постулат о так называемом «непрощаемом грехе»: «Кто будет хулить Духа Святого, тому не будет прощения вовек, но подлежит он вечному осуждению. Сие сказал Он, потому что говорили: в Нем нечистый дух» (Мр. 3:29-30).
И кто же были те люди, что «говорили: в нем нечистый дух», тем самым «хуля Духа Святого» и подпадая под «непрощаемый грех»? Кто бы там они ни были, но вот, выясняется вдруг, что в их число, согласно Евангелию от Марка, входила и… Мария, мать Иисуса, так же убежденная, «что Он вышел из себя» (Мр. 3:21, синодальный перевод) и готовая применить силу для того, чтобы остановить своего сына в его «безумии»!
Я понимаю, что это действительно шокирующий вывод для всех, кто хоть как-то знаком с христианством, и уж тем более для тех, кто приобщен к нему. Я понимаю, что принять вывод о том, что отношения Иисуса и его матери, были на самом деле весьма далеки от взаимопонимания и близости, и близки, увы, к прямой враждебности, – принять такой вывод и тяжело, и совсем не хочется. Я все это понимаю, но, как говорится, помочь ничем не могу: именно такой печальный вывод прямо и недвусмысленно вытекает из рассмотренного нами текста Евангелия…
И именно этим, именно таким вот поражающим воображение отношением Марии к Иисусу, как бесноватому(!), и объясняется у Марка то, что Иисус в резкой форме отказался общаться со своей матерью, братьями и сестрами. В контексте описания Марка ситуация эпизода проясняется, и реакция Иисуса перестает казаться необъяснимой и ничем не мотивированной.
Оказывается, Иисус (неоднократно, кстати, жаловавшийся на плохие взаимоотношения с семьей: «…Не бывает пророк без чести, разве только в отечестве своем, у сродников своих и в доме своем» – Мр. 6:4; Мф. 13:57), не без оснований воспринял приход своей матери, как враждебный акт и отреагировал на него соответственно.
«Тем временем пришли его мать и братья и, стоя снаружи, послали вызвать его. Вокруг него сидела толпа. И тут ему говорят: Там на улице твоя мать, братья и сестры, спрашивают тебя. – Кто для меня мать и братья? – сказал им в ответ Иисус. И оглядев тех, кто сидел вокруг него, сказал: Вот мои мать и братья. Кто исполняет то, что велит Бог, тот мне и брат, и сестра, и мать».
Что ж, как уже было сказано, благодаря предваряющему тексту Марка, сам по себе этот эпизод взаимоотношений Иисуса и его матери стал нам понятен. Но так и осталось совершенно не понятным, как же может этот эпизод находиться в составе одного и того же повествования, вместе с рождественскими идиллическими картинками?!
Ведь, согласитесь, совершенно невозможно, чтобы после всех тех грандиозных Божественных явлений и откровений, которые описаны в рождественских историях, у Марии могли бы остаться хоть малейшие неясности, и зародиться хоть малейшие сомнения относительно того, кем является ее сын Иисус, и относительно его особой миссии на земле.
И вот – вдруг счесть его безумным (читай – бесноватым!) тогда, когда он начал проявлять свои Божественные способности и приступил к исполнению своей миссии Божьего Сына? Пытаться его миссии противодействовать, попытаться его остановить… Это совершенно не укладывается ни в какие рамки!
Причем, ладно уж, с огромной натяжкой и чисто гипотетически, можно еще как-то допустить, что со временем Мария могла засомневаться и в видениях ангелов, и в свидетельствах людей… Но уж то, каким именно «нетривиальным» образом, согласно историям Рождества, она забеременела, – этого Мария (как и никакая другая женщина!), будучи в здравом уме и трезвой памяти, уж точно никогда и никак забыть не смогла бы!
Поэтому, хотим мы этого или не хотим, но этот рассказ о попытке Марии «спасти бесноватого сына», ставит нас перед выбором: либо принять правдивость историй Рождества, но тогда трактовать историю о «сумасшествии/бесноватости» Иисуса в глазах Марии, как диагноз ее собственного глубокого помешательства, либо, не приписывая Марии психических заболеваний, признать недостоверными истории Рождества.