Иисус: Возвращение из Египта
Шрифт:
Все вместе они переместились выше по холму, и мне казалось, что было их очень много, может, и два сына Алфея присоединились к ним, потому что все происходило быстро и раздавалось много звуков. Я догадывался, что это были за звуки. Наши мужчины били пьяного разбойника.
А он уже перестал ругаться и бушевать. В лагере тоже никто ничего не говорил, только женщины шепотом успокаивали беженку.
Потом мужчины ушли.
Не знаю почему, но я не побежал за ними сразу. Когда же я опомнился и рванулся следом, мой брат Иаков сказал
— Нет.
Женщина тихо плакала:
— Я одинокая вдова, говорю вам, нет у меня никого, кроме служанки, а муж умер всего две недели назад, и они набросились на меня как саранча, говорю вам. Что же мне делать? Куда идти? Они сожгли мой дом. Они забрали все. Они сломали то немногое, что я имела. Это негодяи, говорю вам. А мой сын считает, что они борются за нашу свободу. Говорю вам, вся грязь поднимается со дна, а Архелай в Риме, и рабы убивают своих хозяев, и весь мир в огне. — Она причитала без остановки.
Я ничего не видел в темноте и мог только прислушиваться, не возвращаются ли мужчины. Пока их не было слышно. Я весь покрылся мурашками.
— Что они делают с ним? — спросил я Иакова, которого еле различал во тьме.
В его глазах отражался огонь. Внизу, в долине, еще бушевал пожар, но было понятно, что он начинает стихать.
— Ничего не говори, — велел мне Иаков. — Ложись лучше спать.
— Мой дом, — горевала женщина, — мое хозяйство, моя бедная девочка, моя Рива — если они поймали ее, она погибла. Их было так много. Она погибла, погибла, погибла.
Женщины утешали ее, как утешают нас, малышей, когда мы огорчаемся, — не словами, а звуками.
— Иди спать, — повторил Иаков.
Он мой старший брат. Я должен делать то, что он мне скажет. И Маленькая Саломея тихо плакала в полудреме. Поэтому я пошел на свое место и обнял Саломею и поцеловал ее. Она обхватила мои пальцы своими, и я понял, что она снова сладко спит.
Я лежал без сна, пока не вернулись мужчины.
Клеопа снова лег рядом со мной. Маленький Симеон и Маленький Иуда все это время проспали, как будто ничего и не было. Маленькие дети, они такие. Стоит им только заснуть, как ничто их не разбудит. Все стихло. Даже женщин почти не было слышно.
Клеопа зашептал молитву на иврите. Я не мог разобрать слов. Другие мужчины тоже молились. Женщины шептались так тихо, что могло показаться, будто и они молятся.
Я тоже стал молиться.
О бедной девушке, которая осталась там, рядом с горящим домом, я думать не мог. Я молился о ней, не думая. И незаметно для себя заснул.
11
Когда я проснулся, то первым делом увидел синее небо и деревья вокруг себя.
Назарет где-то в этом краю — в краю деревьев и полей.
Я встал, вознося утреннюю молитву, вытянув руки.
— Слушай, Израиль: Господь — Бог наш, Господь един! Люби же Господа, Бога твоего, всем сердцем твоим и всей душой твоей и всеми силами твоими.
Я был счастлив.
Потом я вспомнил прошлую ночь.
Мужчины как раз должны были вернуться из дома погорелицы, так сказали мне мои тети. А сама женщина осталась в лагере, и еще к нам пришла ее служанка, которая все-таки не погибла. Одета она была как положено: в накидке поверх туники, но заливалась слезами и идти могла, только опираясь на руку Клеопы, который помог ей подняться вверх по склону холма.
При виде девушки появившаяся ночью женщина вскрикнула и бросилась к ней.
Мужчины принесли мешки с вещами, оставшимися от сгоревшего дома. И еще они привели с собой на веревке крупную, медлительную телку с испуганными глазами.
Та женщина и ее служанка запричитали по-гречески, а потом обнялись. Когда женщина разговаривала с моими тетями и мамой, то обращалась к ним на нашем языке. Вокруг заново обретших друг друга хозяйки и служанки собрались наши женщины и тоже стали обнимать их, успокаивать и целовать.
Женщину звали Брурия, а служанку — Рива, она для Брурии была как дочь родная. И Брурия возносила молитвы за то, что Рива избежала смерти.
Наконец мы все присоединились к потоку людей, идущих по дороге, и снова устремили стопы к Назарету.
Из разговоров взрослых я узнал, что грабители забрали у Брурии все, что она имела, — тонкие шелка, посуду, зерно, бурдюки с вином, а что не смогли унести, подожгли. Они даже спалили оливковые деревья. Однако им не удалось найти тайник в погребе под домом. И поэтому уцелело золото, которое оставил Брурии ее покойный муж. И Рива тоже спряталась в том погребе.
И еще я узнал, что эти две женщины дальше пойдут с нами и потом тоже останутся с нами.
По пути мы узнали и еще кое-что.
Сгорел, оказывается, не только Иерихон, но и другой дворец Ирода, в Амафасе. И римляне не смогли остановить арабов, так что те продолжали разбой. Они поджигали селение за селением.
Но грабители, напавшие прошлой ночью на дом Брурии, как она утверждала, были обычными пьяницами, и хозяйку поддержала Рива, еле успевшая спрятаться, и обе плакали прямо на ходу.
Яма под домом. Я никогда не видел погребов.
— Нет царя, нет мира, — сказала Брурия, бывшая дочерью Езекии, сына Галеба, и она перечислила все имена своего рода вплоть до древних времен и все имена из рода ее мужа.
Даже мужчины прислушивались к ней. Услышав то или иное имя, они кивали и удовлетворенно бормотали что-то. Мужчины не смотрели на Брурию и на ее служанку, но шли недалеко от них и молча слушали.
— Иуда бар Езекия — мятежник, — объясняла женщина. — Старый Ирод посадил его в тюрьму. Но царь не казнил его, а надо было. Теперь он баламутит умы молодым. Он устроил свой двор в Сепфорисе. Ограбил тамошний оружейный склад. Он правит оттуда, но римские войска уже выступили из Сирии. Я оплакиваю Сепфорис. Все, кто не хочет умирать, должны бежать оттуда.