ИЛИ – ИЛИ
Шрифт:
– Есть ряд вопросов, на которые я не могу ответить.
– И кроме того, с чисто практической точки зрения, почему этот двигатель оставили в куче хлама? Да любой, даже самый недалекий промышленник с руками оторвал бы этот двигатель, чтобы сделать целое состояние. Для того чтобы распознать его коммерческую ценность, особого ума. не надо.
Впервые за все время разговора Дэгни горько улыбнулась, но ничего не сказала.
– А что, найти изобретателя невозможно? – спросил он.
– Совершенно невозможно.
– Вы считаете, что он еще жив?
– У меня есть основания так думать. Но
– Предположим, я попытаюсь найти его по объявлению.
– Нет, не надо.
Но если бы я поместил объявление в научных изданиям и попросил доктора Ферриса… – Он запнулся, его быстрый взгляд встретился с ее взглядом; Дэгни молча выдержала его взгляд; он первый опустил глаза и твердо, холодно закончил: – Я попрошу доктора Ферриса передать по радио, что я желаю с ним встретиться, неужели он откажется?
– Да, доктор Стадлер, думаю, что откажется.
Он не смотрел на нее. Дэгни заметила, как мышцы лица сжались и вместе с тем как-то обмякли, она не могла сказать, какой свет угасал в нем и что заставило ее думать об угасающем свете.
Стадлер небрежным жестом бросил рукопись на стол:
– Люди, которым не хватает практичности, чтобы продавать свои мозги, должны лучше изучить условия объективной реальности.
Он взглянул на нее, словно ожидая гневной реакции. Не ее ответ был хуже, чем гнев, – ее лицо ничего не выражало, будто его суждение не имело для нее никакого значения. Она вежливо произнесла:
– Я хотела спросить вас еще об одном. Не могли бы вы порекомендовать мне физика, который, по вашему мнению, смог бы взяться за восстановление двигателя?
Он посмотрел на нее и усмехнулся, но в этой усмешке сквозило страдание.
– Вас это тоже мучает, мисс Таггарт? Невозможность найти мало-мальски сведущего человека?
– Я переговорила с несколькими физиками, которых мне рекомендовали, и поняла, что они безнадежны.
Стадлер наклонился вперед.
– Мисс Таггарт, – спросил он, – вы обратились ко мне, потому что доверяете мне как ученому? – Вопрос был открытой мольбой.
– Да, – беспристрастно ответила она. – Как ученому я вам доверяю.
Стадлер откинулся назад; у него был такой вид, словно потаенная улыбка сняла напряжение с его лица.
– Мне очень хочется вам помочь, – дружелюбно сказал Стадлер, – и это желание отнюдь не бескорыстно, потому что сейчас у меня нет проблемы сложнее, чем набрать талантливых работников в свой отдел. Да что там талантливых! Меня устроил бы человек, подающий хоть какие-то надежды, но из тех, кого ко мне направляют, не выйдет даже приличного автомеханика. Не знаю, то ли я старею и становлюсь более требовательным, то ли человечество деградирует, но в годы моей молодости мир не был столь интеллектуально бесплодным. А сейчас… Если б вы только видели тех, с кем мне приходится общаться…
Стадлер внезапно замолчал и задумался, словно неожиданно вспомнив о чем-то. У Дэгни появилось такое чувство, словно он знает что-то, о чем не хочет говорить. Это чувство переросло в уверенность, когда Стадлер негодующе резким тоном, будто уходя от неприятной темы, сказал:
– Нет, мисс Таггарт, я не знаю, кого вам порекомендовать.
– Что ж… Это все, что я хотела выяснить, доктор Стадлер. Спасибо, что нашли
Минуту он сидел молча, словно не решался уйти.
– Мисс Таггарт, не могли бы вы показать мне сам двигатель? – спросил он.
Дэгни удивленно посмотрела на него:
– Конечно… если вы хотите. Но он в подземном хранилище, в одном из тупиковых тоннелей.
– Это ничего, если вы не откажетесь проводить меня. У меня нет никаких особых побуждений. Так, любопытство. Мне просто хотелось бы взглянуть на него.
Когда они стояли в каменном подвале над стеклянным ящиком с металлическими обломками, Стадлер снял шляпу, и Дэгни не могла определить, был ли это обыкновенный жест человека, внезапно сообразившего, что он находится в одном помещении с женщиной, или же это движение сродни тому, как обнажают голову у гроба усопшего.
Они стояли в тишине при свете единственной лампочки, отражавшемся от стеклянной поверхности ящика. Вдалеке стучали колеса, и временами казалось, что внезапный резкий толчок разбудит безжизненные обломки в стеклянном ящике.
– Это замечательно, – тихо сказал доктор Стадлер. – Какое счастье видеть великую, новую, гениальную идею, принадлежащую не мне.
Дэгни посмотрела на него, желая удостовериться, что поняла его правильно. Он произнес эти слова с искренностью, отбрасывающей все условности, не беспокоясь о том, стоило ли позволять ей услышать признание в его страданиях, видя перед собой лишь лицо женщины, способной понять.
– Мисс Таггарт, знаете ли вы отличительную черту посредственности? Негодование из-за успеха другого. Эти обидчивые бездари трясутся над тем, как бы их кто не обскакал. Они и понятия не имеют, какое одиночество появляется, когда достигаешь вершины. Им чуждо это чувство тоски, когда так хочется увидеть человека, равного тебе, разум, достойный преклонения, и достижение, которым можно восхищаться. Они скалятся на тебя из своих крысиных нор, полагая, что тебе нравится затмевать их своим блеском, а ты готов отдать год жизни, чтобы увидеть хоть проблеск таланта у них самих. Они завидуют великому свершению, и в их понимании величие – это мир, где все люди заведомо бездарней их самих. Они даже не осознают, что эта мечта – безошибочное доказательство их посредственности, потому что человеку воистину великому такой мир просто противен. Им не дано понять, что чувствует человек, окруженный посредственностью и серостью. Ненависть? Нет, не ненависть, а скуку – ужасную, безнадежную, парализующую скуку. Чего стоят лесть и похвалы людей, которых не уважаешь? Вы когда-нибудь испытывали сильное желание встретить человека, которым могли бы восхищаться? Чтобы смотреть не сверху вниз, а снизу вверх?
– Я испытываю это желание всю жизнь, – сказала Дэгни. Это был ответ, в котором она не могла ему отказать.
– Я знаю, – произнес он, и в бесстрастной мягкости его голоса было что-то прекрасное. – Я знал это с того момента, как впервые встретился с вами. Поэтому я и пришел сегодня. – Он немного помолчал, но она ничего не сказала, и он продолжил так же спокойно и мягко: – Именно поэтому я хотел увидеть двигатель.
– Понимаю, – тепло произнесла Дэгни; тон был единственной формой признательности, которую она могла ему выразить.