Илья-богатырь
Шрифт:
Тяжелая стрела с кованым тупым наконечником, чтобы не убивать, а в полон брать, глухо стукнула Илье в грудь, обтянутую кольчугой. Он пошатнулся в седле.
– Вишь, какой ты невежа! – сказал он, сплюнув кровью. – Не желаешь, значит, по чести ратиться, все разбойным манером норовишь.
Одихмантьевич, волнуясь, пустил еще пару стрел, теперь уже остроконечных, боевых, но целиться ему приходилось против солнца, и силуэт Ильи плыл, потому что доспехи, кольчуга и шлем блестели и слепили глаза.
Илья натянул короткий и тяжелый лук, который был принят за главный у степняков, и, качнувшись вослед стреле, послал ее, словно вбил,
Соловей, взмахнув руками, ломая ветки, повалился с моста на землю.
Илья подскакал и, свесившись с седла, поднял грузного рыжего Одихмантьевича, как баранью тушу положил поперек седла. Быстро связал ему руки и прикрутил к передней луке.
Одихмантьевич пришел в себя. Стрела выбила ему глаз. Он окривел. Илья из переметной сумы достал чистое полотенце и туго перевязал раненому голову.
Он, Илья, не испытывал к поверженному разбойнику никакой ненависти, поэтому и был совершенно спокоен. Придерживая раненого так, чтобы не трясти его и не причинить лишнюю боль, выехал к болоту.
А на болоте бой шел к завершению. Соловьевичи расстреляли все стрелы. Напрасно посвистывали они, оборачиваясь в тому месту, где на дубе сидел их вождь, прося помощи. Помощь не шла!
Гридни же Ильи в стрелах не нуждались и брали их, сколько было надобно, из открытого заранее тюка. Стрелы из-за поставленных поперек гати волокуш летели непрерывно, не давая соловьевичам подойти. Когда же оборонявшиеся увидели вдалеке, за спинами нападавших, Илью, то не могли удержать радостных криков.
Немолодой гридень тут же вытащил меч и полез через завал, чтобы в тесном бою посчитаться с разбойниками. А те, расстреляв все стрелы, спина к спине жались, выставив мечи, потому что щитов у них, по разбойному делу, не было, доспехов – никаких и мечи много короче карачаровских.
– Ну вот! – сказал Илья, поднимая Одихмантьевича. – Пришел и на крапиву мороз… Кончились разбойства твои.
Соловей тяжело вздохнул. Прикрыл единственный теперь свой зеленый глаз. Бой на болоте прекратился. И соловьевичи, и карачаровцы стояли опустив мечи. Но победа была за гриднями Ильи. Пять разбойников валялись на гати, со стрелами в головах и в горле. Двое сидели, пытаясь выдернуть каленые жала из рук и ног, а среди карачаровцев не было даже ни одного раненого.
– Убивать будешь или хазарам продашь? – вдруг по-славянски спросил Одихмантьевич.
– И убивать не буду, и торговать людьми не стану! Наш Бог милосерден и милосердным прегрешения прощает, а я Спаса моего Господа всем сердцем люблю. Видишь вот, он мне на тебя победу даровал!
– Твой Бог сильнее наших! – признал Соловей.
– Он добрее ваших, – сказал Илья. – Господь наш Иисус Христос заповедал христианам со всеми в мире и любви жить. И мы с тобой воевать боле не станем, а мир сотворим. И людей я твоих неволить не буду и другим не дам. А вот тебя повезу в Киев, ко князю Владимиру, – ты в его вотчине разбой вел, ты с ним и говорить станешь, как дале проживать намерен.
– Я твой пленник, – сказал своим пришепетывающим говором Соловей, – мне спорить не приходится.
Он как-то затейливо присвистнул, и воины его покорно побросали мечи. Вместе с гриднями Ильи они перевязали раненых, посадили их на коней и пошли в селение Соловья.
Оно было похоже и на Карачарово городище, и на славянские поселения. Тот же частокол, те же рвы и валы. Только сделано было все поплоше, надвратной башни не было, да и угловые были без задней стены: так, только лучникам прикрытие. Видать, полагались местные обитатели не на крепкие стены, а на дремучие леса.
Ворота городища распахнулись, и под вой и причитание белобрысых и конопатых женщин карачаровцы и пленные въехали внутрь. Ото всех домов-полуземлянок бежали мужчины с рогатинами, копьями и луками. Но Одихмантьевич что-то просвистел, и они убрали оружие. На своем свистящем и шипящем языке он что-то сказал старикам, которые кучкой стояли на площади, и те покорно разошлись. Через некоторое время они вернулись. И стали бросать к ногам Бурушки медвежьи шкуры, шкурки белок, горностаев, куниц, а поверх всего – кожаные мешочки с деньгами – это был выкуп за пленных.
Илья посмотрел монеты. Деньги арабского серебра были явно хазарские.
– Откуда серебро? – спросил Илья.
– Торгуем, – уклончиво ответил Одихмантьевич.
– Людьми? – спросил Илья, показывая на загоны и срубы, где горами лежали деревянные шейные колодки, в которых водили рабов. – Вот что я вам скажу, соловьевичи… – своим низким голосом пророкотал Илья. – Ваших пленников отпускаю без выкупа. Но вам зарок кладу: ежели опять хазарам людей ловить станете – вернусь и селение ваше все разорю и выжгу, а вас самих в полон отдам!
Ведуны-знахари наложили на выбитую глазницу Соловья какие-то снадобья, дали мазей с собою в дорогу, потому что Илья ночевать у них не стал. Это было бы уже верхом безрассудства. И так, когда знахари пользовали Соловья, отроки Ильи мечи держали обнаженными.
Сам Одихмантьевич о пощаде не просил, понимая, что эта просьба бессмысленна. Никто его не отпустит, потому что он самый важный залог тому, что на карачаровцев никто не нападет. Уж как бы врасплох ни были бы взяты воины Ильи, а перед тем, как погибнуть, полоснули бы Одихмантьевича по горлу ножом. То, что в те времена брали заложников, было общепринято: именно наличие заложников гарантировало безопасную дорогу от одного места в другое. Правда, редко кто возил таких, как вождь мерянский, знаменитый Соловей-разбойник. И везли его не до ближайшего селения, чтобы выменять на других заложников, но в сам стольный Киев-град.
О чем думали они в долгой дороге, у ночных костров, – карачаровский сидень Илья и соловый вождь мери – Одихмантьевич?
Мучась от головной боли, он не мог уснуть и единственным своим зеленым глазом рассматривал взявшего его в плен воина.
Илья был высок и крепок, во всей ухватке его, в манере сидеть на коне сквозила страшная сила. И вооружен он был не так, как все, кого видел прежде Одихмантьевич. Не так были одеты и вооружены варяги, не так и хазары.
Не однажды смотрел разбойник плененный, как одевается и снаряжается Илья. Потому, что не брезговал воитель частым умыванием и баней. Парился долго, будто век жил с вятичами или с мерей. Выбегал из бани багровый, голый и кидался в ледяную реку или колодец, ежели случалось мыться в каком селище либо городище. В бане хвощался вениками березовыми, дубовыми, можжевеловыми… Выл и стонал от наслаждения. Выйдя из бани, утирался, будто князь, холстинковым полотенцем и сидел-остывал на лавочке, привалясь широченной спиною своею к бревенчатой банной стене, – гора мышц, жилами перевитая. Темные густые кудри его были подстрижены в скобку, странен был гололицему мере молодой человек с густой кудрявою бородой и усами скобкой.