Илья Муромец и Сила небесная
Шрифт:
Дед хотел ещё что-то добавить, но тут в комнату вошла мама и позвала всех пить чай со свежим вишнёвым вареньем от бабушки Вали.
Во время этого разговора и последовавшим за ним чаепитием Илья сидел в школе. Вообще-то, по субботам уроков не было, но Ножкин посещал факультативные занятия по истории. Вера тоже туда ходила, поэтому суббота стала единственным днём недели, когда они сидели в одном классе.
Дело в том, что старшеклассники занимались на втором и третьем этажах. И только 8-Б, когда в него пришёл Илья, перевели на первый. Теперь единственным
Ну, а в остальном всё было нормально. Ножкин сидел в своей коляске спиной к окну, лицом – к дверям. Слева от него была доска, справа – парты. Получалось, что он был ближе всех к учителям, к тому же его никто не отвлекал разговорами, – вот Илья незаметно для себя и начал учится лучше всех, хотя, когда ходил, такого никогда не было, не считая физкультуры.
Конечно, не все люди любят отличников. Но на Ножкина это не распространялось: все ж всё понимали. К тому же через полгода после травмы к нему вернулась его прирождённая весёлость, пускай не такая, как раньше, но всё равно хватало, чтобы утешать и подбадривать других.
Более того, находились люди, которые Ножкину завидовали. Особенно из-за Веры. Больше всех завидовал Саша Золотов из 8– А, где Вера училась. Золотов был маленький и щупленький и ходил в очках, за что часто получал на переменках подзатыльники и тычки от разгильдяев со стопроцентным зрением. Зато маленький и щупленький Золотов в отличие от больших и толстых умел писать стихи. За свою жизнь он написал их штук сорок и все посвятил Вере. Одно начиналось так:
Надоела эта жизнь!Ты опять с другим! ушла в кино!Ну! хотя бы выгляни!Под дождём! я мокну! под окном!По количеству восклицательных знаков Золотов сумел превзойти всех поэтов, включая Пушкина и Маяковского. Восклицательные знаки должны были подчёркивать силу поэтических чувств, но Вера только смеялась и на чувства не отвечала. Поэт страдал, а один раз даже воскликнул:
– Вот прыгну с крыши и сломаю ноги, тогда посмотрим!
Но, к счастью, это была пустая угроза, потому что Золотов панически боялся высоты…
…Закончился март, пролетел апрель. В мае под окнами уже каждый день без выходных раздавалось привычное: «Да кто ж так бьёт!.. Бокопор!.. Мазила!.. Го-о-ол!..»
Когда окончательно потеплело, к этим крикам стали примешиваться громкие охи бабушки Бабарыкиной с первого этажа, которая имела привычку сушить свои пододеяльники рядом с футбольной площадкой. Пока шёл матч, она стояла возле пододеяльников и отбивала мячи. Но иногда пропускала, и тогда за её спиной на белоснежных парусах расцветало грязное пятно.
– А ты перевесь ближе к гаражам, там, где все сушат, – советовала дворничиха тётя
– Возле гаражей солнца мало. А ну, отойди: у меня сейчас второй тайм начнётся!
Тётя Маша обиженно поджимала губы и шла подметать большую лужу посреди двора, которая не просыхала ни зимой, ни летом…
Илья тоже играл в футбол. Правда, судьёй. Когда лифт не работал, а такое случалось частенько, папа выходил на балкон и кричал по-военному:
– Подъёмная команда, подъём!
На лестничной площадке сразу же раздавался дружный топот: это спешила на помощь подъёмная команда, чтобы спустить Ножкина во двор. Впереди всегда бежали мелкоклашки, чтобы успеть первыми. Но их старания были напрасными. Коляску выносили Гусь и толстый Стас, а Илью – сантехник Ерёмушкин и папа. Чтобы мелкоклашки не путались под ногами, их посылали вниз держать двери!
Ножкин старался судить честно, хотя это не всегда удавалось. Он сидел далеко от ворот и, если там случалась свалка, не видел, кто сыграл рукой или подставил ножку нападающему. Но ему это прощали, тем более, что Вовка Семякин был под домашним арестом за вырванную из дневника страницу, поэтому играли мячом Ильи.
А потом закончился май… Наступило лето… А с ним и самые длинные школьные каникулы… И вот как-то, в начале июня, папа вернулся домой раньше обычного: часов в восемь вечера. Лицо у него было озабоченным.
– Аркадий, ты что так рано? – с тревогой спросила мама.
Вместо ответа, папа взял маму за руку и повёл на кухню. Они закрыли дверь и начали громко шептаться. Примерно через полчаса папа с мамой вошли в комнату Ильи и стали на него смотреть, не решаясь сказать, наверное, что-то очень важное.
Ножкин сразу понял: папу снова переводят! И хотя такое случалось не впервые, на этот раз ему стало так тоскливо, что не передать. Конечно, и из других городов и посёлков переезжать было тяжело, но он тогда был маленьким и не так привязывался к друзьям. И потом там не было Веры!
Ножкин почувствовал, что сейчас заплачет. И он бы заплакал, если бы папа наконец не сказал:
– Академик Лютиков согласен на операцию! Он мне сам позвонил… Говорит, шансов мало, но надежда есть…
– Ура! – заорал Ножкин и всё равно заплакал.
ДЕСЯТЬ ЛИТРОВ КРОВИ САНТЕХНИКА ЕРЁМУШКИНА
Доводилось ли вам встречать людей, которые перед сложной и опасной операцией могут закричать «ура!»? А перед пломбированием зуба?… Ну, ладно – перед экзаменом по химии?…
Значит, Ножкин – первый! Хотя, если честно, половина его «ура!» относилось к Вере. Потому что, как все нормальные люди, Илья операции боялся, и стал бояться ещё больше, когда ночью ему приснился Лютиков. Академик зачем-то прыгал через зелёную девчоночью скакалку и всё время повторял: «Шансов мало! Шансов мало!». И хотя в конце он всё-таки добавил: «Но надежда есть…» – Илью это не здорово утешило.
Утешало другое. Когда весть о том, что Ножкина будут ставить на ноги облетела двор, в их квартиру косяком потянулись люди. И тут оказалось, что у него совсем не миллион друзей, а миллион с хвостиком. Илья был очень этому рад, хотя и не догадывался, что этим хвостиком была Вера.