Илья Муромец. Святой богатырь
Шрифт:
Присматривался через пламя костра вечернего и карачаровец Илья к пленнику своему, и хоть говорили они мало, а все друг про друга понимали. Понимал Илья, что соловый мурома Одихмантьевич не по своей воле оказался с родовыми землями на дороге проезжей, меж двух путей: «из варяг в греки» да «из варяг в Хазарию». Первый путь – по верховьям Волги да через переволоку на Днепровский путь – держали русы-варяги, а второй – по Волге – принадлежал хазарам, примучившим болгар камских. Самая граница владений хазарских подступала к родовым ловам и перевесям Одихмантьевым. Потому не мог он заниматься ни охотою, ни рыбною ловлею, ни бортничеством, а хлебопашеством и не умел никогда.
Стал Одихмантьевич рабов-челядинов для хазар и для варягов по окрестным селищам имать, из славянских поселений, болгарских, а более всего вятичей, что селились по землям муромским; да и своим корнем, мерянским да муромским, не побрезговал.
Рабов покупали и варяги и хазары. Везли их на юг в страны полуденные. Сказывали,
Но временами поздними пришли каганы русов: Хельги-старый [8] , а до него – Аскольд-варяг, сильно побили хазарские рати. И хоть потом хазары вновь заставили Киев дань платить, а все ж не те стали… Отец Одихмантьевича ему рассказывал, как пришел князь великий киевский Святослав и как побил он многих болгар и хазар. Диковинный был князь – и не варяг, и не славянин. Говорил и по-варяжски и по-славянски, а хохол во лбу носил, как степняк… Кто только в его дружине не состоял! И торки, и русы, но все же была дружина в основе своей славянская. Славянских богов чтили, славянским идолам жертвы носили: петухов да быков, а то и людей…
8
Xельги-старый – Вещий Олег.
Шибко тогда Одихманово племя боялось. Далеко на север откочевало. Но Святослав на Волгу прошел много южнее, а назад не возвращался. Другим путем в Киев пошел. Разгромил Итиль, перешел на Черное море и по Днепру вверх поднялся в стольный град свой.
И опять стала мурома соловая людей имати (а пуще всего малолетних, кои родство свое забыть могут в новых странах да назад бежать не станут) и русам да хазарам продавать. Но при Святославе русы слабеть стали. Меньше в них стало варяжского корня, все больше славяне русами стали зваться. И торговля людьми почти замерла, потому что среди русов стали попадаться люди с крестами на шнурках, которые верили невидимому Богу, и чтили Его бескровно, и рабами не торговали.
Потому служил Одихмантьевич хазарам, но если приходили дружинники киевские, от них данью малой откупался. Заходили они на полюдье редко. Больно далеко были леса муромские от Киева – матери городов. «А этот! – думал Соловей. – И не дружинник, а в Киев торопится! Зачем?»
И смутная догадка, что все дело в том маленьком кипарисовом крестике, что на нитяном гайтане виднеется в распахнутом вороте Ильиной рубахи, заставляла его внимательнее вслушиваться в слова молитв, которые распевали отроки Ильи и он сам на утренней и вечерней молитве.
«Но ведь Киев – самое гнездо языческое! – думал Соловей. – Там ведь самое большое славянское языческое капище. Не так давно туда всех знаменитых идолов свозили. На горе им святилище строили… Правда, с этими идолами не все гладко вышло: разные племена почитали разных богов. Своих богов, как родичей, не отдавали, а чужим богам не служили, а ругались! Потому бывали на местах служения такие драки, что до муромских лесов про них слухи докатывались…»
И хоть, говорят, сильны и другие боги в Киеве и служат своим богам и христиане, и подольские иудеи, и даже мусульмане, что приняли новую веру и вынуждены были бежать с Волги, а все же главные боги, Перун да Сварог, – боги славянские, языческие. Им Киев-град и все племена – варяги, русы, древляне, тиверцы, уличи, северяне-вятичи, радимичи, полочане, словены – жертвы несут да костры возжигают. А боги мери, чуди, веси, муромы на Перуна да Сварога походят, потому Киев-град Соловью не враждебный. Боги не оставят Одихмантьевича, который всегда служил им. Кормил их кровью и жертвы всякие приносил, в том числе и пленников. Так что ехал в Киев Соловей, надеясь, что князь его вернет в его земли, только заставит клятвы на верность принести и служить Киеву, как уже не однажды делали другие киевские князья: Хельги-старый, Янгвар, которого за жадность разорвали меж двух берез древляне, Хельги – регина русов, Святослав-князь, а вот теперь – Владимир…
И не было особого труда клятву принести новому князю. Старый-то погиб, стало быть, и клятвы ему нет. Можно теперь и новому князю покориться.
Правда, Соловей клялся в верности хазарам… Но хазары далеко… Да и обязательств своих он не нарушал. Рабов поставлял на Великий шелковый путь исправно. Кстати, может быть, в Киеве община подольских хазар-иудеев заступится за своего союзника, за верного Соловья-разбойника. А уж он потом рабами от них откупится. Надежды у Одихмантьевича были, и небезосновательные. Но меркли они, когда видел он широкую спину Ильи. Человека, для него совсем непонятного: ни киевского князя дружинник, ни князь, ни вождь… Клятв никому никаких не давал, а вот рвется в Киев! Пленника везет, который в Киеве, может, и гостем будет, а сам Илья – пленником! Но едет! И работорговцам Соловья не продает, и выкупа не берет… Непонятный, как тот невидимый Бог, которому он постоянно молится, человек этот, Илья из Карачарова…
Неторопливой хлынцой-трусцой шел крошечный отряд Ильи Муромца, сидня карачаровского, а слава бежала далеко впереди. Невидимые в лесах охотники присматривались к проезжающим да весть в свои становища несли. А как прошли Ильины отроки полпути – поредели леса. Стали слева появляться в рощах сначала поляны великие, а затем уж поля пошли, где рощицы малые гривками держались да затягивала, буйная на переломе лета, все овраги зелень. Начала краснеть бузина, начали розоветь бока у диких яблок, что попадались вдоль тропы-дороженьки…
В попадавшихся редко селищах и погостах путников встречали радушно. Соловья разглядывали с любопытством. Много про его куражества наслышаны были. Иные дивились, что он человек собою, потому – ходили слухи, будто он птица-оборотень.
Раза два летели из чащи в путников стрелы да выскакивали лихие разбойники. Однако их Илья на щит брал да плетью одной учил. Панцирь его стрелы пробить не могли, а в бою рукопашном никто с ним не мог сравниться.
– Что-то больно легко идем! – вздыхал Илья. – Говорили, что дорога вовсе непроезжая, ан вот нам и супротивников нет…
– Нет, потому что слава о тебе пошла как о воителе, – говорил старый гридень. – А случись тут крестьянину ехать неоружному, так и ждать долго не придется – наскочат лихие людишки. Известное дело: вдоль дорог племена разбоем живут. А ты иди да радуйся, что тебя не тревожит никто…
– Это меня всего более тревожит! – вздыхал Илья. – Когда хорошо все – мне особенно боязно. Беды жду!
– Да ну тя, накличешь еще, – плевался гридень.
Так и далее странствовали…
Он пустил добра коня да и богатырского,Он поехал-то дорожкой прямоезжею.Его добрый конь да богатырскииС горы на гору стал перескакивать,С холмы на холму стал перемахивать,Мелки реченьки, озерка промеж ног спущал.Подъезжает он ко реченьке Смородинке,Да ко тоей он ко грязи он ко черноей,Да ко тоей ко березе ко покляпые,К тому славному кресту ко Леванидову.Засвистал-то Соловей да и по-соловьевому,Закричал злодей-разбойник по-звериному,Так все травушки-муравы уплеталися,Да и лазуревы цветочки осыпалися,Темны лесушки к земле вси приклонилися…А тут старыя казак да Илья Муромец,Да берет-то он свой тугой лук разрывчатый,Во свои берет во белы он во ручушки,Он тетивочку шелковенькую натягивал,А он стрелочку каленую накладывал,То он стрелил в того Соловья-разбойника,Ему выбирал право око со косицею.Он пустил-то Соловья да на сыру землю,Пристегнул его ко правому ко стремечку булатному,Он повез его по славному по чисту полю,Мимо гнездышко повез да соловьиное…