Имаджика: Пятый Доминион
Шрифт:
— Я была в Море, — сказала она, позволяя Миляге обнять себя и поставить на ноги.
Он оглянулся на Апинга и одними губами произнес имя Скопика. Видя тяжелое состояние дочери, сержант отправился за дверь послушнее самой преданной собаки, оставив Хуззах в объятиях Миляги. Миляга уложил ее на кровать и укрыл одеялом.
— Колыбельная Леди знает, что ты здесь, — сказала Хуззах.
— Знает?
— Она сказала мне, что почти утопила тебя, но ты не позволил ей.
— Почему она хотела это сделать?
— Не знаю. Тебе надо будет у нее спросить, когда она придет.
— Ты не боишься ее?
— Нет, конечно. А ты?
— Видишь ли, она хотела меня утопить…
— Она не
— Приятно слышать, — сказал Миляга. — А что она скажет, если мы сегодня уйдем отсюда?
— Мы не сможем.
— Почему?
— Я не хочу выходить из своей комнаты, — сказала она. — Мне не нравится это место.
— Все спят, — сказал он. — Мы просто уйдем на цыпочках — ты, я и мои друзья. Ведь это будет не так плохо, правда? — Судя по выражению ее лица, она не была в этом уверена. — Твой папа хочет, чтобы мы отправились в Изорддеррекс. Ты была там когда-нибудь?
— Когда была очень маленькой.
— Ну вот, а теперь побываешь там снова.
Хуззах покачала головой.
— Колыбельная Леди не позволит нам, — сказала она.
— Может быть, и позволит, если узнает, что ты этого хочешь. Давай встанем и посмотрим?
Хуззах бросила взгляд на стену, словно ожидая, что та вот-вот треснет и оттуда появится Тишалулле. Когда этого не произошло, она сказала:
— Изорддеррекс — это очень далеко, ведь правда?
— Да, нам предстоит долгое путешествие.
— Я читала об этом в книгах.
— Почему бы тебе не одеться потеплее? — сказал Миляга.
Избавившись от сомнений благодаря молчаливому одобрению Богини, Хуззах встала и пошла выбирать одежду из своего скудного гардероба, который был развешан на крючках на противоположной стене. Миляга воспользовался паузой, чтобы проглядеть небольшую стопку брошенных на кровать книжек. Среди них ему попалось несколько детских, возможно оставшихся от лучших времен; был там и увесистый том энциклопедии, написанной кем-то по фамилии Мэйбеллоум. Возможно, при других обстоятельствах он и мог оказаться интересным чтением, но шрифт был слишком убористым для беглого просматривания, а сам том — чересчур тяжелым, чтобы брать его с собой. Также ему попался в руки томик стихов, показавшихся рифмованной чепухой, и нечто вроде романа, заложенного обрывком бумаги. Пока девочка стояла к нему спиной, он прихватил эти две книги не только для нее, но и для себя, а потом подошел к двери, надеясь, что Скопик и Апинг уже показались в коридоре, но их еще не было. Хуззах тем временем уже оделась.
— Я готова, — сказала она. — Может быть, пойдем? Папа догонит нас.
— Надеюсь, — сказал Миляга.
Безусловно, оставаться значило терять драгоценное время. Хуззах спросила, можно ли взять его за руку, на что он ответил безусловным согласием, и они двинулись вместе по коридорам, которые в темноте выглядели удивительно похожими. Продвижение их было несколько раз прервано звуками шагов, возвещающими о близости стражников, но Хуззах не меньше Миляги понимала, какая опасность им угрожает, и дважды спасала их от обнаружения.
Когда они пробирались по последнему лестничному пролету, который должен был вывести их на открытый воздух, где-то неподалеку раздался громкий шум. Они застыли, спрятавшись в тени, но не они оказались причиной поднявшегося переполоха. В коридорах эхом отдавался голос Н’ашапа, сопровождаемый ужасным стуком. Первая мысль Миляги была о Пае, и, прежде чем здравый смысл успел предостеречь его, он уже покинул убежище, оглянувшись лишь для того, чтобы жестом приказать Хуззах оставаться на месте. Он узнал открывшийся перед ним коридор. Распахнутая
— Стой здесь, — сказал он Хуззах, а потом бросился к открытой двери.
Три охранника, двое из которых были атаками, приближались с противоположной стороны, но лишь один из них заметил Милягу. Он прокричал какой-то приказ, смысл которого не дошел до Миляги из-за н’ашапской какофонии, но Миляга на всякий случай поднял руки, опасаясь, что охранник будет просто счастлив спустить курок без всякого повода, и перешел на шаг. До двери оставалось не более десяти шагов, но охранники опередили его. Состоялся короткий обмен репликами с Н’ашапом, во время которого Миляга успел вдвое сократить дистанцию между собой и дверью, но второй приказ — на этот раз явное требование остановиться, подкрепленное нацеленным в сердце оружием, — заставил его замереть на месте.
Немедленно после этого из двери камеры появился Н’ашап, одной рукой держа мистифа за его роскошные кудри, а второй приставляя меч — полоску блестящей стали — к его животу. Шрамы на огромной голове Н’ашапа были воспламенены алкоголем, а остальная кожа была смертельно бледной, чуть ли не восковой. Стоя на пороге, он покачивался, представляя тем еще большую опасность для Пая. Конечно, мистиф доказал в Нью-Йорке, что способен пережить травмы, уложившие бы любого человека в могилу, но клинок Н’ашапа был готов выпотрошить его, словно рыбу, а такое пережить будет трудновато даже ему. Крошечные глаза капитана сфокусировались, насколько это оказалось возможным, на лице Миляги.
— Твой мистиф неожиданно превратился в верную женушку, — сказал он, тяжело дыша. — С чего бы это? Сначала сам просит встречи со мной, а потом не позволяет мне к нему приблизиться. Может, ему нужно твое разрешение? Так дай его. — Он дотронулся кончиком лезвия до живота Пая. — Ну же. Скажи ему, чтобы он был со мной поласковее, а то ему не жить.
Миляга очень медленно стал опускать руки, словно взывая к Паю.
— Не думаю, что у нас есть выбор, — сказал он, переводя взгляд с бесстрастного лица мистифа на упершийся в него клинок, прикидывая, успеет Ли пневма снести Н’ашапу голову до того, как тот пустит в ход свой клинок. Н’ашап, разумеется, не был единственным актером на этой сцене. Рядом с ним стояли три охранника.
— Придется тебе делать, что он хочет, — сказал Миляга и сделал глубокий вдох.
Н’ашап заметил это. Увидел он и то, как рука Миляги приблизилась ко рту. Даже пьяный, он почувствовал опасность и что-то проорал охранникам, стоявшим у него за спиной, отступая с линии огня.
Лишенный одной цели, Миляга направил свое дыхание на другую. В тот самый момент, когда пальцы охранников напряглись на курках, пневма устремилась им навстречу, ударив первого с такой силой, что грудь его взорвалась. Сила удара швырнула тело на его товарищей. Один из них тут же упал, и оружие вылетело у него из рук. Второй был на мгновение ослеплен кровью и шрапнелью внутренностей, но быстро сумел восстановить равновесие и непременно снес бы Миляге голову, если бы его цель не пришла в движение, ринувшись в направлении трупа. Охранник сделал выстрел, но прежде чем он успел выстрелить во второй раз, Миляга подхватил упавшую винтовку и открыл ответный огонь. В жилах охранника текло достаточно этакской крови, чтобы стойко сносить летящие в него пули до тех пор, пока одна из них не попала ему в глаз. Он завизжал и рухнул на спину, зажимая рану обеими руками.