Имаджика. Примирение
Шрифт:
— Боюсь, что ничем тебе не помогу, — сказал Миляга. — Во мне слишком мало материи, чтобы я мог за них ухватиться. А стрясти ты их не пытался?
— Да пробовал. Ну ладно. У нас есть дела и поважнее моего голода…
— Для начала забинтовать твои раны, — сказал Миляга. — Я не хочу, чтобы ты истек кровью до начала Примирения.
— Ты имеешь в виду эти? — спросил Афанасий, опуская взгляд на свои руки. — Да нет, кровь течет и останавливается сама, когда захочет. Я уже к этому привык.
— Ладно, тогда нам надо найти
— Я не вор.
— Не думаю, чтобы кто-нибудь вернулся сюда, Афанасий. Давай найдем тебе какое-нибудь пропитание, пока ты не околел с голоду.
Они подошли к ближайшему дому, и после нескольких ободряющих наставлений Миляги, который был немало удивлен такой щепетильностью, Афанасий вышиб дверь ударом ноги. Дом либо стал жертвой мародеров, либо был покинут хозяевами в большой спешке, но кухня была не тронута, и там нашлось немало съестного. Афанасий приготовил себе сандвич, запачкав кровью хлеб.
— Меня одолел такой голод, — сказал он. — Я полагаю, ты постился, не так ли?
— Нет. А что, надо было?
— Каждый решает по-своему, — ответил Афанасий. — У каждого — своя дорога на Небеса. Я, к примеру, знал человека, который мог молиться, только примотав к чреслам целое гнездо зарзи.
Миляга поморщился.
— Это не религия, это какой-то мазохизм.
— А мазохизм, по-твоему, не религия? — спросил Афанасий. — Ты меня удивляешь.
Миляга был поражен, убедившись, что Афанасий обладает определенными способностями к остроумию, и обнаружил, что стал относиться к нему куда теплее, чем прежде. Возможно, в конце концов они и сумеют поладить, но любое примирение будет иметь поверхностный характер, если не состоится разговор о Просвете и о том, что там произошло.
— Я должен попросить у тебя прощения, — сказал Миляга.
— Вот как?
— За то, что произошло в лагере. Ты потерял множество людей, и все это из-за меня.
— Сомневаюсь, что события могли развиваться как-то иначе, — сказал Афанасий. — Никто из нас не знал природы сил, с которыми мы столкнулись.
— Не уверен, что знаю ее сейчас.
Лицо Афанасия помрачнело.
— Мистиф причинил много несчастий, послав к тебе свое привидение.
— Это было не привидение.
— Так или иначе, это потребовало от него колоссального усилия воли. Я уверен, что Пай-о-па знал о том, чем это грозит ему самому и моим людям.
— Он никогда никому не хотел зла.
— Так какая же цель подвигла его на это?
— Он хотел увериться в том, что я понял свое предназначение.
— Это недостаточная причина, — сказал Афанасий.
— Это единственная причина, которую я знаю, — ответил Миляга, умолчав о другой части послания Пая, которая была связана с Сартори. У Афанасия все равно нет ключа к этой разгадке, так зачем же его понапрасну беспокоить?
— У меня такое впечатление, что происходит что-то, чего мы не понимаем, — сказал
— Да.
— И тебя это не беспокоит? Миляга, здесь трудятся какие-то силы помимо нас. Может быть, мы должны найти их, спросить у них совета?
— Какие силы ты имеешь в виду? Других Маэстро?
— Нет. Я имею в виду Мадонну. Мне кажется, она может быть здесь, в Изорддеррексе.
— Но ты не уверен.
— Но что-то же двигает эти воды?
— Если б она была здесь, неужели ты не знал бы об этом? Ведь ты был одним из ее верховных служителей.
— Никогда я им не был. Мы молились у Просвета, потому что там было совершено преступление. С этого места в Первый Доминион была похищена женщина.
Флоккус Дадо рассказал Миляге эту историю, когда они ехали по пустыне, но потом произошло столько событий, что он совсем забыл о ней, а ведь это, без сомнения, была история его матери.
— Ее звали Целестина, не так ли?
— Откуда тебе это известно?
— Я встречался с ней. Она все еще жива и сейчас находится в Пятом Доминионе.
Афанасий прищурился, словно для того, чтобы навострить свой взгляд и пригвоздить эту ложь к позорному столбу. Но через несколько секунд улыбка тронула его губы.
— Стало быть, ты поддерживаешь отношения со святыми женщинами, — сказал он. — Значит, для тебя еще есть надежда.
— Ты сможешь сам встретиться с ней, когда все завершится.
— Я очень хотел бы.
— Но сейчас мы должны строго придерживаться нашего курса. Никаких отклонений быть не должно. Ты понимаешь? Мы сможем отправиться на поиски Мадонны, когда Примирение закончится, но не раньше.
— Я чувствую себя таким уязвимым, — сказал Афанасий.
— Мы все себя так чувствуем. Это неизбежно. Но существует кое-что еще неизбежнее.
— Что же?
— Целостность, — сказал Миляга. — Мир будет исцелен, и это куда неизбежнее, чем грех, смерть или тьма.
— Хорошо сказано, — ответил Афанасий. — Кто тебя этому научил?
— Ты еще спрашиваешь — ты ведь обвенчал меня с ним.
— А-а-а. — Он улыбнулся. — Тогда позволь тебе напомнить, для чего мужчина женится. Чтобы обрести целостность в союзе с женщиной.
— Может быть, кто-то другой, но не я, — сказал Миляга.
— Разве мистиф для тебя не был женщиной?
— Иногда…
— А в другое время?
— Ни мужчиной, ни женщиной. Блаженством.
Афанасий, похоже, был крайне обескуражен.
— Это кажется мне нечестивым, — сказал он.
Миляга никогда не рассматривал свою связь с мистифом с точки зрения религиозной морали, да и сейчас не собирался взваливать на себя ношу подобных сомнений. Пай был его учителем, его другом и его возлюбленным, а кроме того был беззаветно предан Примирению с самого начала. Миляга не мог поверить, что его Отец допустил бы подобный союз, не будь он святым и благословенным.