Имаджика
Шрифт:
В четыре минуты пятого у него появилось доказательство тщательности своей работы. Хриплый вздох раздался под простыней, и через секунду Дауд уже сидел на полу. Это произошло так внезапно и – после стольких часов – так неожиданно, что Оскар испуганно вскочил, повалив стул и выронив альманах из рук. За свою жизнь ему приходилось видеть много такого, что обитатели Пятого Доминиона назвали бы чудесным, но не в такой мрачной комнате, как эта, за окном которой продолжала течь обыденная жизнь, в которой не было места волшебству. Овладев собой, он попытался выговорить слова приветствия, но язык его был таким сухим, что его можно было использовать, как ластик. Тогда он просто уставился на Дауда,
«Я совершил ужасную ошибку, – подумал Оскар. – Я оживил тело, но душа не вернулась в него. Господи, что же теперь делать?»
Дауд тупо уставился в пустоту. Потом, словно кукла, в которую кукловод просунул свою руку, придав бессмысленному куску вещества иллюзию жизни и самостоятельности, он поднял голову, и на лице его появилось выражение. Это было выражение гнева. Сузив глаза и оскалив зубы, он заговорил.
– Вы поступили со мной плохо, – сказал он. – Очень плохо.
Оскар накопил во рту немного слюны, густой, как грязь.
– Я сделал то, что считал необходимым, – ответил он, не желая дать себя запугать этой твари. Заклинание Джошуа запрещало ей причинять вред человеку из рода Годольфинов, как бы ей сейчас этого ни хотелось.
– В чем я провинился перед вами, что вы решили подвергнуть меня такому унижению? – сказал Дауд.
– Я хотел доказать свою преданность делу Общества. И ты прекрасно понимаешь, зачем это было нужно.
– И неужели так необходимо продолжать подвергать меня унижениям? – продолжал Дауд. – Могу я хоть чем-нибудь прикрыть свою наготу?
– Твой костюм весь в пятнах.
– Это лучше, чем ничего, – сказал Дауд.
Одежда лежала на полу в нескольких футах от места, где сидел Дауд, но он не сделал ни малейшего движения, чтобы поднять ее. Понимая, что Дауд хочет установить границы, до которых простирается раскаяние его хозяина, но не прочь какое-то время поучаствовать в этой игре, Оскар поднял одежду и положил ее рядом с Даудом.
– Я же знал, что нож не сможет тебя убить, – сказал он.
– Зато я этого не знал, – ответил Дауд. – Но даже не в этом дело. Раз вы этого хотели, я принял бы участие в этом спектакле. С радостью раба, который готов пойти на все ради своего господина. Я бы пошел на смерть ради вас. – У него был голос человека, глубоко и безутешно обиженного. – А вместо этого вы держали все от меня в тайне. Вы заставили страдать меня как обыкновенного преступника.
– Я не мог допустить, чтобы все это выглядело заранее спланированным. Если бы они заподозрили...
– Понимаю, – сказал Дауд. Своими оправданиями Оскар нанес ему еще большую обиду. – Вы низкого мнения о моем актерском даровании. Я сыграл главные роли во всех произведениях Квексоса. В комедиях, трагедиях, фарсах. А вы не доверили мне сыграть какую-то ерундовскую сцену смерти.
– Ну, хорошо. Это была моя ошибка.
– Я думал, боль от ножа – это самое неприятное, что мне придется испытать. Но это...
– Ради Бога, извини меня. Это было грубо и несправедливо с моей стороны. Что я могу сделать, чтобы искупить причиненный ущерб, а? Скажи, Дауди. Я чувствую, что нарушил наши доверительные отношения, и теперь я хочу восстановить их. Скажи, чего ты хочешь.
Дауд покачал головой.
– Это не так просто, как кажется.
– Я знаю. Но давай начнем. Назови свое желание.
Дауд обдумывал предложение целую минуту, глядя мимо Оскара на пустую стенку. Наконец он сказал:
– Начнем с убийцы, Пай-о-па.
– Что тебе нужно от этого мистифа?
– Я хочу пытать его. Я хочу унижать его. А потом я хочу убить его.
– Почему?
– Вы предложили мне выполнить любое мое желание. «Назови его», – так вы сказали мне. Я назвал.
– Стало быть, у тебя есть полная свобода делать то, что тебе хочется, – сказал Оскар. – Это все?
– Пока да, – сказал Дауд. – Я уверен, что потом еще что-нибудь всплывет. Смерть навеяла мне странные мысли. Но я выскажу их позднее, когда придет время.
Глава 14
Выудить у Эстабрука подробности ночного путешествия, которое привело его к Пай-о-па, оказалось не так-то легко, но все-таки легче, чем попасть к нему в дом. Миляга подошел к дому Эстабрука около полудня. Занавески на окнах были тщательно задернуты. Он стучал в дверь и звонил в течение нескольких минут, но не получил никакого ответа. Предположив, что Эстабрук вышел на прогулку, Миляга оставил свои попытки и отправился набить чем-нибудь свой желудок, который требовал компенсации за вчерашнее неуважительное отношение. Как обычно на святки, все кафе и рестораны были закрыты, но он обнаружил небольшой магазинчик, принадлежавший семье пакистанцев, которые делали неплохой бизнес, снабжая христиан черствым хлебом. Хотя многие полки уже опустели, в магазине по-прежнему был выставлен соблазнительный парад возбудителей кариеса, и Миляга вышел на улицу с шоколадом, печеньем и кексом для удовлетворения своих безупречных зубов. Он отыскал скамейку и присел, чтобы заморить червячка. Кекс оказался плохо пропеченным, и Миляга покрошил его голубям, слетевшимся на его трапезу. Новость о раздаваемой бесплатно пище вскоре распространилась, и то, что было интимным пикником, быстро превратилось в драчливое состязание. За неимением хлебов и рыб для удовлетворения аппетитов шумного сборища, Миляга швырнул остатки печенья в самую гущу пирующих и отправился обратно к дому Эстабрука, довольствуясь шоколадом. Приближаясь, он уловил движение в одном из окон верхнего этажа. На этот раз он не стал звонить и стучать, а просто запрокинул голову и закричал:
– На два слова, Чарли! Я знаю, что вы здесь. Откройте!
После того, как его первая просьба была оставлена без ответа, он стал кричать немного громче. Был праздник, и конкуренции со стороны уличного движения практически не было. Голос его звучал как торжественный горн.
– Давай, Чарли, открывай, если ты, конечно, не хочешь, чтобы я рассказал соседям о твоем маленьком дельце.
На этот раз занавеска отодвинулась, и Миляга заметил Эстабрука. Только на краткий миг, впрочем, так как через секунду занавеска вновь оказалась на месте. Миляга стал ждать, и как раз в тот момент, когда он собирался вновь оповестить округу о своем присутствии, парадная дверь открылась. Пред очи его предстал Эстабрук – босой и лысый. Это последнее обстоятельство Милягу потрясло. Он не знал, что Эстабрук носит парик. Без него его лицо было таким же круглым и белым, как тарелка, а его черты напоминали уложенный на ней детский завтрак. Яйца глаз, помидор носа, сосиски губ, – и все это в масле страха.
– Нам надо поговорить, – сказал Миляга и, не дожидаясь приглашения, шагнул внутрь.
Он не стал переливать из пустого в порожнее и с порога дал понять, что это отнюдь не светский визит. Ему необходимо узнать, где можно найти Пай-о-па, и от него не отделаешься фальшивыми извинениями. Чтобы оказать помощь памяти Эстабрука, он принес с собой потрепанную карту Лондона и разложил ее на столе между ними.
– А теперь, – сказал он, – мы будем сидеть здесь до тех пор, пока вы мне не скажете, куда вы ездили той ночью. И если вы мне солжете, клянусь, я вернусь и сверну вам шею.