Иммануил Великовский
Шрифт:
Конечно, переписка создала определенный фон в их отношениях, укрепила взаимную симпатию между двумя большими учеными. Но неделя, проведенная в Швейцарии, сблизила их и сделала друзьями, что нечасто случается с людьми их возраста даже после значительно более продолжительного общения. Шаефер признался Великовскому, что он не расстается с книгой «Века в хаосе». Он не сомневается в истинности каждой буквы этой книги. Он лично видел подтверждения этого во время своих раскопок. Но кто знает, сколько лет пройдет, пока историки поймут истинность реконструкции хронологии древнего мира?
Из Швейцарии Великовские
Счастливая пора полной расслабленности. Счастливые дни общения с внуками.
Трехлетняя Ривка была полностью в распоряжении бабушки и дедушки. Солидный шестилетний Меир дарил им только свободное от школы время.
Свидание с возрожденной страной, вступившей в свое десятилетие, радовало Великовских.
Еще один подарок свалился буквально с неба. 4 октября 1957 года Советский Союз сообщил о запуске искусственного спутника Земли. Началась новая, космическая эра.
Можно было надеяться, что исследования, произведенные непосредственно в космосе, прольют свет на истинную ценность противостояния Великовского ортодоксальной астрономии. Слава Богу! Он дожил до этого дня, до этого времени, о котором даже не смел мечтать.
Радостные дни в Израиле омрачились внезапной болезнью. Впрочем, внезапной ее можно было считать только потому, что врачи настаивали на немедленном оперативном лечении. Он уже давно чувствовал неблагополучие в брюшной полости и подозревал, что не избежит хирургического вмешательства. В ноябре 1957 года Великовский был госпитализирован в хайфскую больницу Рамбам.
Из небытия, из тумана наркоза он медленно возвращался к. действительности. Ею оказалась ночь, намек на синее свечение из окна, достаточное, чтобы разглядеть ширму справа от кровати, штатив с капельницей, трубка от которой тянулась к игле в локтевом сгибе. Действительностью оказалась боль во всем животе, тяжесть в голове и потребность немедленно разобраться в ситуации. Чтобы притупить боль, он стал думать о ее механизме. Мысли путались, не выстраивались в последовательную логическую цепь.
Боль. Механизм боли. В течение последних 18 лет он перерыл горы книг и научных журналов во всех областях знаний. Кроме медицины. И это врач, которого еще в молодости считали медицинским гением.
Конечно, его теория, кроме всего прочего, должна оздоровить человечество.
Психоаналитик должен вытащить на поверхность из подсознания скрытый и подавленный страх, унаследованный от предков, уцелевших в аду космических катастроф, Это необходимо сейчас, когда человечество обладает атомным оружием.
Русские запустили спутник. Это, конечно, хорошо. Но они запустили его не из рогатки. У них есть баллистические ракеты огромной мощности. Начинается эра космических исследований. Он дожил до этого дня, благодарение Богу. Его теории будут проверены и подтверждены. Но с таким же успехом русские могут запустить в космос не аппарат для научных исследований, а самое ужасное оружие. Несомненно, американцы начнут догонять русских. Нельзя упускать из виду еще одну силу — Китай.
У русских, американцев и китайцев на знаменах пятиконечные звезды — старый символ Венеры, едва не уничтожившей Землю. Странное совпадение в символе разрушения…
Началом цепочки размышлений была боль. Попытка разобраться в ее механизме. Для этого надо было выползти из тумана наркоза ночью в больнице Рамбам. Больница Рамбам. Рамбам — аббревиатура, понятная любому верующему еврею — Рабби Моше бен Маймон — Маймонид. Великий врач XII века. Неоценим его вклад в медицину, во врачебную этику. Но его философия…
Великовский мысленно улыбнулся. Суждено тебе быть еретиком, одинаково неприемлемым диаметрально противоположными группами и течениями. Далласская газета назвала его чуть ли не русским ставленником, разрушающим западную цивилизацию. Коммунистическая «Дейли уоркер» — признаком вырождения буржуазного общества. Английский эволюционист — агентом американского милитаризма, пытающегося превратить Англию в свой непотопляемый авианосец.
На сей раз, если он сформулирует свое отношение к философии Рамбама, ортодоксальный иудаизм предаст его анафеме. Ведь ортодоксы относятся к Рамбаму чуть ли не с таким же почтением, как к Библии. А между тем, Рамбам комментировал Библию как истинный последователь Аристотеля. Четким описаниям Пятикнижия и пророков он придал метафорический смысл. Он увел евреев от их коллективной памяти о страшных событиях прошлого, он убедил их в стабильности и безопасности нашего мира. Рамбам спаял иудаизм с Аристотелем.
Случайно ли, что именно в то же время арабский врач и философ Ибн-Рошд, известный под латинизированным именем Аверроэс, спаял Аристотеля с мусульманством? Случайно ли, что в следующем веке доминиканский монах Фома Аквинский спаял с Аристотелем католицизм?
Когда-то Эйнштейн сказал Великовскому, что подобные явления не могут быть случайными. Догма сильна. Ни Коперник, ни Бруно, ни Галилей не поколебали аристотелианство до основания. Разве сейчас, в середине XX века, ему не приходится воевать против той же догмы?
В «Мирах в столкновениях» он затронул проблему человечества в забытье. Не написать ли книгу о том, как и почему человечество забыло о катастрофах, обрушившихся на Землю? Как память об этом ушла в подсознание? Это будет книга о том, как опасна для человечества такая амнезия. Да, следует выполнить свой врачебный долг. Книга сможет стать пособием для лечения больной психики человечества. Надо подумать об этом. Но — не превозмогая боль. Успокоится ли она когда-нибудь?
Книгу можно назвать «Человечество в амнезии». Пожалуй, это название соответствует тому, что ему хотелось бы рассказать…
В больнице Рамбам сотрудники занимались не философией, а врачеванием, тем, что было сильной стороной деятельности средневекового медика. Великовский вышел из послеоперационного состояния в минимальный срок. Эстафету из «рук» больницы приняли заботливые руки Элишевы и Шуламит.
Наступил 1958 год.
Холодные дожди сменялись по-летнему теплыми днями. Хайфа была необыкновенно красива. Промытая зелень спускающихся к морю улиц, тихое очарование кварталов, примыкающих к Техниону, вид загадочно-фантастических отсюда, сверху, сооружений заводов на северной окраине, глубоко врезающаяся в полуостров бухта с постоянной суетой южного порта, — все это было таким родным, таким необходимым, что. порой, хотелось сказать самому себе: «Хватит! Кое-что ты сделал. Можно и отдохнуть».