Император Мэйдзи и его Япония
Шрифт:
Перспектива. Во время Второй мировой войны предназначенные для воинов-камикадзе летательные аппараты одноразового использования назывались «цветок сакуры». Когда война уже подходила к концу, перед своим последним полетом пилот-смертник младший лейтенант Окабэ Хэйити сочинил:
Нам бы только упасть, Словно весенняя сакура — Лепестки так чисты и сияющи!Это была первая война, когда каждую часть сопровождали фотографы. И пусть фотоаппараты того времени не были в состоянии фиксировать быстрое движение, почин был сделан. С этих пор военные фотографы начинают все больше вытеснять работы военных художников.
Закрепленное в культуре стремление к документированию истории (в том числе персональной) обусловило тот факт, что фотография к этому
Японцы предусмотрительны и склонны к планированию своей жизни, подготовка к собственной смерти тоже входила в планы юных солдат. Это не мешало им предвкушать будущие триумфы – в лавках их вниманию предлагались бесчисленные дешевенькие литографии с изображениями гипотетических будущих побед в тех битвах, которые еще не состоялись. В воздухе пахло триумфами, о поражении не думал никто. Уходившие на фронт ласковые солдаты дарили детям глиняные головки русских воинов, обещая вернуться домой с настоящими головами бородатых казаков. Разница в отношении к «своим» и «чужим» выявлена в японской культуре еще отчетливее, чем в других.
Исикава Такубоку с женой
Люди дарили друг другу полотенца с изображениями батальных сцен, одежды девочек покрывали орнаменты из военных кораблей и пушек. Продолжая верить в перерождение, японцы отдавали все свои будущие жизни императору Мэйдзи. Лозунгом дня стало выражение «Ситисё хококу» – «Все семь жизней – своей стране». Раньше, при сёгунате, эта страна требовала от «простых» людей только налогов и мускульных усилий. Теперь она завладела и душами.
Юный поэт Исикава Такубоку (1886–1912) в начале войны буквально сгорал от патриотической лихорадки. Он записал в своем дневнике, что должен сочинить песню для патриотов – для тех, кто хочет петь, но не имеет для этого слов. Но он был настоящим поэтом. Стоило газетам сообщить о гибели подорвавшегося на мине «Петропавловска» с адмиралом Макаровым на борту, как Такубоку написал поэму «Памяти адмирала Макарова», в которой он призывал забыть про распрю.
Друзья и недруги, отбросьте прочь мечи, Не наносите яростных ударов, Замрите со склоненной головой При звуках имени его: Макаров! Его я славлю в час вражды слепой Сквозь грозный рев потопа и пожаров. В морской пучине, там, где вал кипит, Защитник Порт-Артура ныне спит.(Перевод В. Н. Марковой)
Ёсано Акико
Котоку Сюсуй
Для того чтобы в разгар войны написать такое стихотворение, требовалось большое мужество. Но кто тогда знал Такубоку? Такубоку был один, а «настоящих» патриотов – много.
В Японии того времени не было несогласной с правительством личности, которая по своей авторитетности хоть сколько-нибудь приближалась к Л. Н. Толстому. Антивоенная и антиправительственная публицистика Толстого переводилась и издавалась в Японии, в России же перепечатывать было почти нечего. Против войны с пацифистских позиций выступил Утимура Кандзо. Под влиянием статьи Толстого «Одумайтесь!» поэтесса Ёсано Акико (1878–1942) написала стихотворный призыв «Не умирай!». Он был адресован ее младшему брату, который штурмовал Порт-Артур. Толстой осуждал империалистическую политику России, Ёсано Акико всего лишь хотела, чтобы ее брат остался в живых. Но и такого естественного желания оказалось достаточно, чтобы ее все равно подвергли остракизму.
И только группка социалистов из общества «Хэйминся» («Общество простолюдинов») выступала против войны. В ее еженедельной газете «Хэймин симбун» Котоку Сюсуй в марте опубликовал обращение к «братьям и сестрам» – российским социалистам. В этом обращении он обличал милитаристские устремления обеих стран. Меньшевистская «Искра» напечатала его перевод. Этот перевод прочло, вероятно, намного больше людей, чем сам оригинал.
В связи с этим не могут не вызвать удивления оценки внутреннего положения в Японии некоторыми людьми, от которых впрямую зависела будущность русско-японских отношений. Так, в 1899 году герой русско-турецкой войны адмирал Ф. В. Дубасов искренне полагал, что если Япония объявит России войну, то «это будет к ее беде. Поднимутся здесь внутренние бунты, потому что народ ненавидит Правительство, не сочувствует всем мерам его и ждет только случая, чтобы общим восстанием заявить это» [316] . Именно стараниями Дубасова был в 1900 году сменен посланник в Японии барон Р. Р. Розен, занимавший, по его мнению, «японофильскую» позицию (в ноябре 1902 г. был назначен вновь) [317] . По иронии судьбы, назначенный на должность московского градоначальника Дубасов руководил подавлением Декабрьского восстания, одной из причин которого стала русско-японская война.
316
Дневники святого Николая Японского. Т. 4. С. 47–48.
317
Там же. С. 273.
Следует, разумеется, помнить, что припадок патриотизма случился не только у японских писателей. Многие русские писатели не отставали от них. В. Брюсов писал П. П. Перцову 24 марта: «Ах, война! Наше бедствие выводит меня из себя. Давно пора бомбардировать Токио… Я люблю японское искусство. Я с детства мечтаю увидеть эти причудливые японские храмы, музеи. Но пусть русские ядра дробят эти храмы, эти музеи и самих художников, если они там еще существуют. Пусть вся Япония обратится в мертвую Элладу, в руины лучшего и великого прошлого, – я за варваров, я за гуннов, я за русских! Россия должна владычествовать на Дальнем Востоке, Великий Океан – наше озеро…» [318] Оказалось, что даже искусство не в состоянии подняться выше схватки между двумя императорами, империями, нациями, хищниками.
318
Подробнее о восприятии японского изобразительного искусства в России этого времени. См.: Дьяконова Е. Японизм в русской графике Серебряного века (конец XIX – начало XX в.) // Япония. Путь кисти и меча. 2002. № 2. С. 6–11.
Газеты обвиняли Японию в «вероломстве», журналисты соревновались в том, кто из них выскажется о японцах наиболее обидным и оскорбительным образом. А. Суворин писал в своем «Новом времени»: «И вдруг дьявол поднялся на Дальнем Востоке, куда мы спешили с головокружительною быстротою, точно нас толкала туда какая-то неведомая сила. Дьявол притворился смирным, поджал хвост, опустил рога и, высунув набок лживый язык, моргал кривыми глазами, в которых светился зеленый огонь. Цивилизованный дьявол, приятный, скромный дьявол, – думали мы. А он подкрался и выпустил горячее пламя, и оно обдало нас и обожгло…» [319]
319
Новое время. 12(25).02.1904.
Нацумэ Сосэки
Того Хэйхатиро
Но все-таки среди подданных Российской империи находилось намного больше противников войны, чем их было в Японии. Российская общественность не успела проникнуться чувством, что Дальний Восток – это часть отечества. Поднимающаяся ненависть к самодержавию затмевала патриотические эмоции. Гимназисты в Витебске кричали «Да здравствует Япония!», а петербургские студенты-путейцы планировали послать Мэйдзи сочувственный адрес [320] .
320
Павлов Д. Русско-японская война 1904–1905 гг. Секретные операции на суше и на море. М.: Материк, 2004. С. 197.