Император Португальский
Шрифт:
Впрочем, нельзя было утверждать, что все это не было делом его рук. Он сделался после смерти настолько удивительным, этот старый император. Неспроста заставил он дочь сидеть и ждать его и неспроста поднялся из глубины как раз в нужное время, это уж точно.
Когда все подошли к широкой могиле и гробы были опущены
— Я иду к смерти…
К этому времени звонарь Свартлинг был уже старым человеком. Его песня напомнила Кларе Гулле песню другого старика, которую она не пожелала выслушать.
Это воспоминание причинило ей сильную боль. Она прижала руки к сердцу и закрыла глаза, чтобы никто не мог видеть ее страданий.
Пока она стояла так, опустив веки, она видела перед собой своего отца, такого, каким он был в годы ее юности, когда они с ним были добрыми друзьями.
Она вспоминала его лицо, каким она видела его однажды утром, когда ночью бушевала метель и дорога была занесена снегом, а ему надо было нести ее в церковь.
Она вспоминала это лицо в тот день, когда пришла в церковь в красном платье. Не было тогда человека радостнее и счастливее Яна.
Затем его счастье кончилось, да и она тоже никогда после этого не была особенно счастлива.
Она стремилась удержать это лицо перед глазами. От этого ей становилось легче. Пока она смотрела на него, У нее внутри неудержимо поднималась огромная волна нежности.
Его лицо говорило о том, что он желал ей только Добра. И его нечего было бояться.
Это ведь был всего лишь старый добрый Ян из Скрулюкки. Он не собирался вершить над ней суд, он не хотел навлечь несчастье и кару на свое единственное дитя.
Она совсем успокоилась. Теперь, когда она сумела увидеть его прежним, она погрузилась в мир любви. Как могла она думать, что он ненавидит ее? Он хотел только простить.
Куда бы она ни шла, где бы ни находилась, он хотел быть подле нее и защищать ее. Это было единственное, чего он хотел.
Она снова почувствовала, как великая нежность выплескивается из сердца огромной волной и заполняет все ее существо. И в тот же миг она поняла, что все опять хорошо. Теперь они с отцом снова слились воедино. Теперь, когда она любила его, нечего было больше искупать.
Клара Гулля очнулась, словно ото сна. Пока она стояла и вглядывалась в доброе лицо отца, пастор завершил погребение. И теперь он уже произносил несколько слов, обращаясь к собравшимся людям. Он благодарил их за то, что они все до единого пришли на похороны.
— Мы проводили на покой не какого-нибудь знатного или высокопоставленного человека, — говорил он, — но, возможно, это был человек, обладавший самым горячим и щедрым сердцем в этой округе.
Когда пастор произнес это, люди снова посмотрели друг на друга, но теперь они уже выглядели удовлетворенными и довольными. Пастор был прав. Именно поэтому они и пришли на эти похороны.
Затем он также обратился с несколькими словами к Кларе Гулле. Ей выпало на долю больше родительской любви, чем кому-либо другому из тех, кого он знает, а такая любовь ниспосылает благословение.
Когда пастор сказал это, все люди посмотрели в сторону Клары Гулли, и их поразило то, что они увидели.
Казалось, слова пастора уже сбылись. Здесь, возле могилы своих родителей, стояла Клара Фина Гуллеборг из Скрулюкки, названная в честь самого солнца, сияющая и преображенная.
Она была так же прекрасна, как в то воскресенье, когда пришла в церковь в красном платье, а может быть, еще прекраснее.