Император
Шрифт:
– Имел ли бы я причину быть благодарным тебе, если бы ты не имел мужества?
– Хорошо. Так ты не скрывай от меня ничего, даже самого страшного, что могло бы отравить жизнь и сломить мужество какого-нибудь другого человека. Все, что только ты прочтешь в книге небес, – малое и великое, хорошее и дурное – все я желаю слышать.
– Я не утаю от тебя ничего, решительно ничего.
Претор протянул Бен-Иохаю правую руку и сильно пожал нежную, изящную руку еврея.
Уходя, он предварительно условился с Бен-Иохаем насчет того, каким образом тот должен уведомить его об окончании
Аполлодор, его гости и дети проводили претора до ворот. Не хватало юного Вениамина. Он сидел с друзьями в столовой своего отца и угощал их старым вином в благодарность за оказанную помощь.
Гамалиил слышал их веселые крики и пение. Он указал на комнату и, пожимая плечами, сказал хозяину:
– Они благодарят бога наших отцов по-александрийски.
Возле дома Аполлодора господствовала теперь тишина, прерываемая только звонкими шагами ликторов и солдат, которые стояли перед ним на страже с оружием в руках.
На одной из боковых улиц претор встретил портного, которого перед тем сбил с ног ударом кулака, колбасника и других зачинщиков нападения на дом еврея.
Их вели как арестованных к начальнику ночной стражи.
Вер охотно возвратил бы им свободу, но он знал, что император спросит, что сделано с нарушителями спокойствия, и потому предоставил их собственной участи. В другое время он, наверное, отправил бы их домой без наказания; теперь же он весь находился во власти чувства, которое было сильнее его добросердечия и легкомыслия.
XIII
В Цезареуме претора ожидал старший камерарий 132 , чтобы отвести его к Сабине, которая желала с ним говорить, несмотря на поздний час.
Войдя в комнату своей благодетельницы, Вер нашел ее в большом волнении.
Она не лежала, как обыкновенно, на своих подушках, а большими не женскими шагами ходила взад и вперед по обширной комнате.
– Хорошо, что ты пришел! – вскричала она навстречу претору. – Лентул говорил, что встретил раба Мастора, и Бальбилла уверяет… но ведь это невозможно!
132
Камерарий – заведующий дворцовым имуществом.
– Они думают, что император здесь? – спросил Вер.
– Они сказали это и тебе тоже?
– Нет. Я не имею обыкновения медлить, когда ты зовешь меня и когда есть что-нибудь важное, что нужно рассказать. Итак, недавно… Но ты не должна пугаться.
– Только без лишних слов.
– Недавно я встретил…
– Кого?
– Адриана.
– И ты не ошибаешься? Ты видел его?
– Вот этими глазами.
– Неслыханно, недостойно, постыдно! – вскричала Сабина так громко и запальчиво, что сама испугалась резкого звука своего голоса. Ее высокая сухая фигура дрожала от волнения, причем всякому другому она показалась бы в высшей степени непривлекательной, неженственной и отталкивающей, но Вер с детства привык смотреть на нее более ласковыми глазами, чем другие люди, и она внушала ему сострадание.
Есть женщины, которые напоминают увядшие цветы, потухающие светильники, исчезающие тени, и они не лишены прелести; но крепко сложенная, жестко-угловатая Сабина не обладала ни в малейшей степени гибкой нежностью этих милых существ.
Слабость, которую она выставляла напоказ, плохо шла ей, и в особенности была ей не к лицу тогда, когда, как в этот час, грубая жесткость ее озлобленной души выказывалась с безобразной откровенностью.
Она была глубоко возмущена оскорблением, которое нанес ей супруг.
Не довольствуясь тем, что он устроил для себя дом, обособленный от ее дома, он проживал в Александрии, не уведомив ее о своем прибытии. Руки ее дрожали от волнения, и, запинаясь, она велела претору приказать принести ей успокоительное лекарство.
Когда он вернулся, она лежала уже на диване, лицом к стене, и сказала жалобным тоном:
– Меня знобит. Накинь на меня вон то покрывало. Я несчастное, оскорбленное существо.
– Ты слишком чувствительна и слишком близко принимаешь все к сердцу, – осмелился возразить претор.
При этих словах она привскочила на постели, полная негодования.
Она прервала Вера и подвергла его строгому допросу, точно он был обвиняемым, а она судьей.
Скоро она узнала, что Вер встретил раба Мастора, что ее муж живет на Лохиаде, что он, переодетый, принимал участие в празднике и подвергался серьезной опасности перед домом Аполлодора.
Она заставила Вера рассказать также, каким образом он спас еврея и кого встретил в его жилище, и осыпала его горькими упреками за безумное легкомыслие, с каким он из-за какого-то жалкого еврея рисковал своею жизнью, забывая, что предназначен судьбою для высочайшей цели.
Претор не прерывал ее. Наконец он наклонился, поцеловал ее руку и сказал:
– Твое доброе сердце предвидит для меня то, на что я сам не смею надеяться. Что-то мерцает на горизонте моего будущего. Есть ли это вечернее зарево моего заходящего счастья или розовая утренняя заря моего будущего – кто может знать? Я жду терпеливо. Что предопределено в ближайшее время, все должно решиться.
– Да, и настанет конец этой неизвестности, – прошептала Сабина.
– Ляг теперь и попробуй заснуть, – сказал Вер со свойственной его голосу, проникавшей до сердца искренностью. – Полночь прошла, а врач не раз запрещал тебе ложиться спать слишком поздно. Прощай, пусть приснятся тебе прекрасные сны, и пусть ты останешься для меня, мужчины, тем, чем ты была для ребенка и юноши.
Сабина отняла у него руку, которую он схватил, и сказала:
– Ты не должен меня оставлять! Ты мне нужен! Я не могу теперь обойтись без твоего присутствия.
– До завтра; всегда, всегда я буду оставаться при тебе, если ты позволишь.
Императрица снова протянула ему правую руку и тихо вздохнула, когда он опять наклонился к ее руке и долго не отрывал от нее своих губ.
– Ты мой друг, Вер, мой друг; да, я знаю это, – сказала она, прерывая наконец молчание.
– О Сабина, моя мать! – отвечал он серьезно. – Ты избаловала меня своей добротой, когда я был еще ребенком, и что могу я сделать, чтобы отблагодарить тебя за все это?