Императрица Цыси. Наложница, изменившая судьбу Китая. 1835—1908

Чжан Юн

Старый летний дворец на самом деле представлял собой целый дворцовый комплекс, возведение которого стартовало в начале XVIII века, а совершенствование продолжалось на протяжении последующих 100 с лишним лет. На территории 350 гектаров разместились величественные строения в европейском стиле, спроектированные иезуитами Джузеппе Кастильоне и Мишелем Бенуа, которых нанял на службу Цяньлун Прекрасный. Там же возвели сотни зданий в китайском, тибетском и монгольском архитектурном стилях. Разнообразие природы империи нашло отражение в ландшафтных садах. Среди них следует особо отметить болота долины Янцзы, прославленные персиковым цветением и бамбуковыми рощами с извилистыми ручейками. Мастера воспроизвели сцены из величайших поэм. По мотивам произведения поэта VIII века Ли Бая они создали водопад, низвергающийся в пруд с камнями, падение на которые с разной силой водных потоков производило музыку. При расположении солнца в определенном месте небосклона над этим водопадом появлялась радуга, совпадающая по кривизне с крутой аркой моста, спускавшегося с вершины водопада в пруд. Любимым занятием придворных в свободное от службы время считалось наслаждение видом этой радуги, звуками музыки водных струй из изящной беседки, сооруженной на мосту. В этом дворце удовольствия забывалось о роскоши и все внимание сосредоточивалось на прекрасном. За 100 с лишним лет здесь накопились бесценные произведения

искусства и сокровища.

Перед тем как лорд Эльджин распорядился сжечь эту потрясающую сокровищницу, дворец подвергся варварскому разграблению со стороны французов, которые вошли на его территорию первыми. Их командующий генерал Монтобан так описал свои впечатления от посещения Летнего дворца: «У нас в Европе не найти даже намека на такую роскошь, и мне не дано в нескольких строках передать его великолепие, ведь меня просто потряс вид такого рукотворного чуда». Его солдаты набросились на свою добычу без особых угрызений совести. Свидетелем всего этого безобразия выступил подполковник Вулзли: «Тут же началось беспорядочное разграбление и варварское разрушение всех предметов, казавшихся слишком тяжелыми, чтобы унести с собой… Офицерами и солдатами как будто овладело временное умопомешательство; телом и душой они были поглощены одним общим желанием: грабежом, и только грабежом». Штатный переводчик генерала Гранта по имени Роберт Свайно записал в дневнике, что британские солдаты, прибывшие позже, сразу же присоединились к французам, так как «их генерал не высказал возражений по поводу разграбления» китайского чуда. «Сама по себе возникла ужасающая картина разрушения!» Грант по этому поводу писал: «Нетронутой во дворце оставалась всего лишь одна комната. Генерал Монтобан сообщил мне, что он сохранил все ценности, которые могли в ней находиться, для честного дележа между англичанами и французами. Стены комнаты покрывали пластины нефрита. Этот французский генерал рассказал мне о том, что он обнаружил два. канцелярских набора из золота и зеленого нефрита. Один из которых он собирается передать мне в качестве подарка королеве Виктории, а второй предназначается императору Наполеону».

Среди подарков, полученных королевой Викторией, стоит упомянуть собачонку. Некая престарелая наложница императора, не успевшая отправиться в бега вместе с остальным двором, умерла от страха, когда в столицу прибыли европейские союзники. Пять ее собачек породы пекинес привезли в Британию, и они положили начало породе пекинесов за пределами Китая. Одного песика привез капитан Харт Данн из Уитширского полка, прозвавший своего питомца Лути (от английского глагола to loot – грабить) и подаривший его королеве Виктории. В записке с представлением этой собаки капитан отметил: «Перед вами самое преданное и умное маленькое создание природы, привезенное мною из Китая, – его с самого начала приучили к тому обращению, которое полагается домашним питомцам, и делалось это в надежде на то, что за ним будут ухаживать сама ее величество, а также члены августейшей семьи». В Виндзоре эта собачонка вызвала некоторое содрогание. Экономка королевы госпожа Хендерсон писала в своей докладной начальству: «Это животное отличается большой разборчивостью в еде и, как правило, отказывается от хлеба с молоком, однако с удовольствием питается вареным рисом с курятиной, а также мясной подливкой. Можно сказать, что это блюдо подходит ему больше всего». Ее начальник проявил явную озабоченность и написал на оборотной стороне второго подобного письма: «Китайский пес, настаивающий на курятине для своего питания!» Госпожа Хендерсон получила такое вот указание: «…после непродолжительного лечебного голодания и увещеваний он [притом, что Лути был сучкой] должен полюбить корм, полезный для него…» В Виндзоре королева Виктория заказала нарисовать Лути немецкому художнику Фридриху Кейлю и через своего секретаря госпожу Скеттет особо отметила, чтобы «когда господин Кейль изобразит эту собаку, ему следует поместить рядом с ней некий предмет, чтобы было видно [Вот как!], какая она на самом деле необыкновенно маленькая…», Лути прожила на псарне Виндзора в общей сложности десять лет.

Когда лорд Эльджин принял решение спалить Старый летний дворец, французы отказались принять в этом деле участие, назвав его актом вандализма против беззащитных. Тем не менее сожжение было методично осуществлено. Генерал Грант описал картину такого преступления в своем письме военному министру в Лондоне: «Солдаты дивизии сэра Джона Мишеля 18 октября с большей частью кавалерийской бригады строем вошли на территорию дворца и подожгли там все имевшиеся строения. Зрелище предстало по-настоящему величественное. Мне оставалось разве что горевать по поводу уничтожения такого древнего великолепия, и я понимал, что так могли поступить только отпетые дикари; однако приходилось признавать необходимость такой меры в назидание китайцам, чтобы они больше не решились на убийство европейских посланников, а также на нарушение положений международного права».

Пожар, охвативший больше 200 пышных и изысканных дворцов, беседок, храмов, пагод и ландшафтных садов, продолжался несколько дней. Вся западная часть Пекина окуталась черным дымом и пеплом. Вулзли написал в своем дневнике: «Когда мы впервые вошли в сады, они напомнили нам одно из чудесных мест, описанных в сказках; мы покинули их 19 октября, оставив там полную разруху, не похожую ни на что».

Своей цели лорд Эльджин в некоторой степени достиг. Представители новой китайской власти будут обращаться с европейцами с особой осторожностью, не то что со своим собственным народом. Однако любое соображение по поводу удобства европейцев на территории Китая всегда омрачалось потенциальными ростками ненависти, поднимавшимися на прахе Старого летнего дворца. Чарльз Гордон, позже заслуживший прозвище Китайский Гордон, в то время служил капитаном карательной экспедиции и принимал деятельное участие в разрушении пекинского шедевра зодчества. В своей весточке домой он писал: «Народ здесь воспитанный, но мне кажется, что вельможи должны ненавидеть нас после того, что мы сотворили с Летним дворцом. Вряд ли вам удастся представить всю красоту и роскошь дворцов, которые мы так безжалостно спалили. Те, кто жег их, не могли не испытывать боли в сердце…» Год спустя Виктор Гюго написал так: «Это чудо света исчезло. Мы, европейцы, считаем себя цивилизованным народом, а китайцы представляются нам варварами. Так вот что наша цивилизация делает с варваром».

Когда Цыси с мужем и сыном в сентябре 1860 года покидала Старый летний дворец, тот находился в зените славы. Осень в Пекине считается самым благоприятным временем года, когда солнце уже не печет, лютые морозы еще не наступили, а песчаные бури из северо-восточной пустыни не обрушиваются на город, как это бывает весной. За считаные дни до высадки европейских союзников на китайское побережье ее муж отпраздновал свой тридцатый день рождения [10] , и по традиции горячо любящему оперу монарху, пусть даже переживающему многочисленные беды, позволялось потешить свою страсть на протяжении четырех дней. Огромная сцена, сооруженная в три яруса, стояла на открытом воздухе около просторного озера, а Цыси наблюдала представление вместе с ним из беседки во внутреннем дворе. В финале толпы актеров – мужчины тогда играли роли и мужчин и женщин, а также богов – пели и танцевали на всех трех уровнях, поздравляя императора в день его рождения. Под ясным осенним небом ветер разносил музыку во все решетчатые окна пропитанной ароматами дворцовой территории. Великолепие Старого летнего дворца запало в сознание Цыси, и теперь оно будет часто преследовать ее. Восстановление его станет для нее одержимостью.

10

По традиции возраст в Китае исчислялся с момента, когда новорожденному исполнялся год.

Преодолев 200 километров в северо-восточном направлении, императорский двор вышел за Великую Китайскую стену и прибыл в императорский охотничий домик, находившийся на краю монгольских степей, в холмистой области Чэндэ. Этот «домик» на самом деле даже превосходил размерами Старый летний дворец, хотя по убранству значительно уступал ему. Он считался основным лагерем для охотничьих забав предыдущих императоров. Император Кан-си, построивший данный домик в 1703 году, числился мастером охоты и однажды за одну только неделю убил восемь тигров. Вечерами императоры со своими сопровождающими зажигали костры, чтобы зажарить свою добычу; в свете пламени костров они пили вино, пели песни и плясали в чисто мужской компании. На берегу протяженного коварного озера они устраивали состязания борцов и соревнования в гребле. Одно из зданий представляло собой копию дворца Потала в Лхасе, и в воинственно выглядевшей монгольской юрте лорд Макартни в 1793 году получил у императора Цяньлуна бесполезную аудиенцию. Цыси никогда не бывала здесь раньше. Ее мужу на протяжении всего своего правления приходилось справляться с нарастающими беспорядками, так что сюда они попали только лишь в качестве беглецов.

На протяжении невиданного нынешнего династического надлома Цыси еще не играла никакой политической роли. Она оставалась запертой в гареме, где ей было опасно даже намекать на свои воззрения. Ее роль состояла в том, чтобы приглядывать за сыном, которому в то время шел пятый год от роду. Полвека спустя, в 1910 году, после ее кончины англичанин сэр Эдмунд Бекхаус издал популярную биографию Цыси, озаглавленную «Китай при вдовствующей императрице» (China under the Empress Dowager), в которой он сфабриковал дневник. К тому же он представил Цыси в образе весьма воинственной личности, призывавшей своего мужа отказаться от денег и мира с иностранцами, а также убить парламентеров. И это считается досужим вымыслом автора [11] . Как покажут события, Цыси на самом деле выступала против внешней политики своего мужа и его ближайшего окружения, но совсем по другим причинам. Молча взирая с близкого расстояния, она на самом деле считала их упорное сопротивление политике открытых дверей поведением глупым и ошибочным. Их злобные попытки отгородиться от Запада, на ее взгляд, вместо сохранения государства произвели обратный эффект – подвели империю к катастрофе, а не только спровоцировали разрушение ее любимого Старого летнего дворца. Сама она собиралась следовать новым путем.

11

С тех пор Бекхауса разоблачили как литературного мошенника. В данном случае он явно выдумал пять предложений, касающихся Цыси, и вставил их в известный опубликованный дневник пекинского вельможи по имени У Кэду. Так как Бекхаус с самого начала издал свою биографию на английском языке, эти пять подделанных предложений он вставил в английский перевод приведенной из этого дневника выдержки. Когда его книгу позже перевели на китайский язык, выдуманные фразы, таким вот образом внедренные в дневник, стали считаться истиной. Такая подделка озадачила историков, так как в существующих в Китае изданиях дневника подобных ссылок на Цыси найти не удается. Судя по взятым с потолка фразам, жители Пекина якобы прислушивались к каждому слову Цыси, произнесенному по поводу судьбы их империи. Такое можно счесть возможным на десяток лет позже, когда Бекхаус находился в Китае, но не в 1860 году, когда она, как императорская наложница, выступать публичным деятелем никак не могла.

Глава 3

Кончина императора Сяньфэна (1860–1861)

Как раз перед бегством в охотничий домик император Сяньфэн приказал своему младшему брату по отцу великому князю Гуну остаться в столице и наладить деловые отношения с захватчиками. Двадцатисемилетний великий князь Гун – шестой сын своего отца, отвергнутый кандидат на престолонаследие как раз ввиду отсутствия у него лютой ненависти к европейцам и его склонности к миролюбию. Теперь же эти качества как нельзя кстати пригодились, и он быстро нашел с западными союзниками общий язык, согласившись на их требования, в том числе на выплату контрибуции в размере 8 миллионов лянов серебром каждой из европейских стран-агрессоров. Пекинский договор с британцами подписали 24 октября 1860 года, а с французами – на следующий день. Европейские союзники решили, что им удалось восстановить мир. Власти западных держав принялись открывать свои представительства в Пекине, где имели дело с великим князем Гуном.

Этот великий князь, рябой, как и подавляющее большинство мужчин его времени из-за перенесенной в детстве оспы, все-таки считался весьма симпатичным. Выдающийся фотограф Джон Томсон, позже делавший его снимки, сказал, что великий князь Гун «имел голову, форму которой френологи назвали бы превосходной. Он обладал проницательным взглядом, а лицо его в состоянии покоя носило выражение отстраненной решительности». Садясь, он принимал позу, положенную маньчжурскому аристократу: колени слегка раздвинуты и ступни располагаются слегка в стороны. Он носил халат с драконами, расшитый золотыми нитями, шапку, увенчанную пером на нефритовой застежке с разноцветной пуговицей, где было обозначено его звание. Именно так должен выглядеть настоящий великий князь. Как только он брал в руки свою трубку с длинным мундштуком, тут же у ее искусно изготовленной и украшенной драгоценными камнями чашки появлялось пламя, извлеченное слугой, павшим на колено. Эта трубка великого князя хранилась в отделанном черным атласом сапоге, в его внутреннем отделении, которое в наши дни называется «карманом» джентльмена. В таких карманах держали самые разные предметы – от табака до государственных документов, от сладостей до кусочков ткани, с помощью которых аристократы вытирали рот и свои палочки для еды из слоновой кости после трапезы. (Собственные палочки для еды они обычно носили с собой.) Чехол от палочек для еды и многочисленные украшенные драгоценными камнями предметы, в том числе веер, висели на кушаке великого князя. Во время проезда по столице его паланкин снабжался балдахином, а вокруг выстраивался пестрый кавалерийский кортеж. Все участники движения тут же уступали ему дорогу. При приближении к месту назначения всадники устремлялись вперед и предупреждали народ о скором прибытии князя, чтобы люди могли выстроиться в шеренги для его приветствия.