Императрица Всероссийская Екатерина II
Шрифт:
Москва времен Екатерины.
Молодые не сошлись не только характерами, они были далеки в самой важной супружеской функции – интимной сфере. Екатерина позднее в «Записках» писала: «Я очень хорошо видела, что великий князь меня совсем не любит; через две недели после свадьбы он мне сказал, что влюблен в девицу Карр, фрейлину императрицы». Пётр, несмотря на то, что Елизавета Петровна держала его под строгим присмотром, не изменил своих ребяческих привычек: окружил себя голштинцами, играл в карты (проигрывал крупные суммы) и игрушечных солдатиков, общался с дворней, увлекался фрейлинами (даже делился с супругой амурными приключениями). К Екатерине был равнодушен, как, впрочем, и она к нему. Характерна фраза из ее «Записок»: «Итак, я старалась из самолюбия заставить себя не ревновать к человеку, который меня не любит, но, чтобы не ревновать его, не было иного выбора, как не любить его. Если бы он хотел быть любимым, это было бы для меня нетрудно: я от природы была склонна и привычна исполнять свои обязанности, но для этого мне нужно было бы иметь мужа со здравым смыслом, а у моего этого не было».
Портрет
Остро встали половые проблемы, усугубленные тем, что он был болен детским фимозом, то есть сужением крайней плоти – болезни сколь распространенной, столь и излечимой, как показала операция, организованная любимым камергером великого князя С. В. Салтыковым и одновременно первым любовником Екатерины. В дальнейшем это породило разноречивые слухи об отцовстве Павла I (род. 24 сентября 1754 г.): одни считали отцом Салтыкова, другие настаивали, что это был сам великий князь. Известно, что у Екатерины от Салтыкова было два выкидыша (в декабре 1752 г. и в мае 1753 г.), а затем последовало его охлаждение (или обоюдное). Думается, что и Елизавета Петровна не оставляла этот вопрос без внимания. И не случайно пригласила к себе молодую чету на празднование нового, 1753 года, когда и могло произойти зачатие. Да и портреты Петра и Павла говорят о значительной схожести в отличие от красавца Салтыкова. К слову, отцовство дочери Анны (умерла в младенчестве), рожденной три года спустя, никем не оспаривается, напротив, единодушно признается, что автором был С. А. Понятовский, в это время личный секретарь английского посланника Уильямса, который и содействовал этой связи, поддерживая молодую великую княгиню и политически, и деньгами. Он же стал при поддержке будущей императрицы Екатерины II в 1764 г. последним королем Польши Станиславом Августом. В первые годы правления Станислав Август Понятовский начал преобразования в казначействе, чеканке денег, в армии (введя новые виды оружия и заменив кавалерию пехотой), в государственной наградной системе (учредил второй в Речи Посполитой после ордена Белого Орла орден Святого Станислава), законодательной системе. Стремился отменить liberum veto, позволявший любому члену Сейма наложить запрет на любое решение. Противоречия с шляхтой вызвали со стороны последней к жизни Барскую конфедерацию, гражданскую войну и первый раздел Польши в 1772 г., а 3 мая 1791 г. русско-польскую войну, исходом которой стал в 1793 г. второй раздел Речи Посполитой между Россией и Пруссией. В 1795 г. последовало восстание Тадеуша Костюшко и после его подавления третий раздел, в результате которого Станислав Август Понятовский был отправлен в Петербург, где и провел остаток своей жизни.
И здесь мы, забегая вперед, сталкиваемся с явлением, называемым фаворитизм. Это, разумеется не новость для данного столетия. В Европе, особенно во Франции, королевские фаворитки процветали и в XVII, и в XVIII в. Лишь в Пруссии при Фридрихе II царила большая строгость. В России в период правления Софьи ее фаворитом был князь В. В. Голицын, который, будучи блестяще образованным, являлся и крупным государственным человеком. Пётр I был крайне неразборчив в любовных связях, что привело, как мы видели, к династическому кризису. Любовником (единственным) у Анны Иоанновны был Эрнст Иоганн Бирон, герцог Курляндский, человек грубого нрава, жестокосердия, имевший на царицу огромное влияние, но и породивший в окружении ее ненависть за «насилье» немцев, впрочем, не всегда оправданное. Замечательной любвеобильностью отличалась Елизавета Петровна, обладавшая веселым и живым умным нравом, необычайной красотой, прекрасно танцевавшая и ездившая верхом. Будучи цесаревной, имела зрелых любовников: исполин-красавец А. Б. Бутурлин, С. К. Нарышкин, гренадер А. Я. Шубин. Повзрослев, уже царицей, предпочитала более молодых: А. Г. Разумовский юношей привлек ее внимание; И. И. Шувалов в 22 года уже был фаворитом, но зато в более зрелом возрасте благодаря приятной обходительности, честности и высокому образованию стал выдающимся деятелем эпохи, выступив основателем Московского университета (поддержав М. В. Ломоносова) и Академии художеств. А Н. А. Бекетов ухитрился оставаться любовником при двух последних. И это не считая разовых случаев, коих насчитывается девять человек.
Екатерина II выделялась даже на этом уровне. Историки насчитали за ней 23 фаворита, из которых 10 считались официальными, такие как Г. Г. Орлов, А. С. Васильчиков, Г. А. Потёмкин, П. В. Завадовский, К. К. Римский-Корсаков и другие. И здесь следует сказать о государственном характере фаворитизма этой императрицы. О роли Орловых во вступлении на престол Екатерины известно. Пётр Васильевич Завадовский при Александре I станет первым министром народного просвещения. Но государственной глыбой на этом фоне выглядит Григорий Александрович Потёмкин. Он не просто был фаворитом и морганатическим супругом Екатерины. Он же стал и координатором фаворитизма Екатерины II. Всю оставшуюся жизнь, уступив свое место Завадовскому, которого сам и привел, он оставался с ней в самых нежных дружеских отношениях, о чем свидетельствует их длившаяся до конца дней переписка. Переписка эта – также свидетельство их государственного правления. Став «самым влиятельным лицом в России», Потёмкин не просто сделал головокружительную карьеру, но принял участие в важнейших начинаниях императрицы по управлению Россией, в том числе русско-турецкой войне, завоевании и присоединении Крыма, управлении Новороссией (ее первый генерал-губернатор), заложил города Екатеринослав (Днепропетровск), Херсон, Николаев. Но об этом позже. Таковы следы фаворитизма, из праздного любострастия превратившегося в государственную политику.
Как бы то ни было, но рождение наследника состоялось. Таким образом, выполнена и основная задача, возлагаемая на этот брак Елизаветой Петровной. И косвенным подтверждением высказанной версии стало прохладное отношение будущей императрицы к сыну, противившейся восхождению его на престол, но зато трепетно устраивавшей свадьбу внука Александра Павловича. Виноватость от незаконности овладения престолом обостряла ее отношения с сыном (будущим императором Павлом I), которому и принадлежали все права на верховную власть. Как видим и еще раз повторим, как неточность в формулировании или, того хуже, откровенное преступление юридического принципа функционирования самодержавной власти приводит к довольно серьезным последствиям, если не подрыву ее основ. Законный царь на законном троне это одно, а узурпация разрушает саму нравственную теургическую основу империи. Острее других в ХVIII в. это почувствовал Павел I, считавший себя кровно законным представителем династии Романовых и понимавший необходимость восстановления правовой основы престолонаследия не только для себя лично, но для всего царствующего рода. И потому первым значительным государственным законом, обнародованным в день его коронования 5 апреля 1797 г., стал Акт о порядке престолонаследия, или «Учреждение об императорской фамилии и о престолонаследии», которым четко и ясно предписывалось наследование императорского титула по прямой нисходящей мужской линии от отца к старшему сыну, «дабы государство не было без наследника, дабы наследник был всегда назначен законом самим, дабы не было ни малейшего сомнения, кому наследовать». По определению А. Н. Боханова, «Учреждение» стало первым в России писаным законом, определившим права и обязанности монарха в важнейшей сфере государственного устроения, формально ограничив его прерогативы в этой сфере.
Не менее важным было и то, что закон этот до деталей прописывал положение и взаимоотношения каждого члена императорского дома, что предоставляло в дальнейшем возможности для маневрирования в случае сокращения числа наследников. Впрочем, Павел I имел четверых сыновей и перспективы императорской фамилии были устойчивыми. Единственным слабым местом могло быть заложенное Петром I нарушение принципа равнородства при заключении браков. И оно проявилось при наследовании престола после смерти императора Александра I, старшего сына Павла I, не исправь он загодя возможный династический кризис. Сам Александр I не имел сыновей, а две дочери умерли в младенчестве. По павловскому «Учреждению» право наследования в этом случае переходило к его старшему брату цесаревичу Константину Павловичу. Но он, в свою очередь, был бездетен, да к тому же женат вторым браком на графине Грудзинской, не принадлежавшей к правящим династиям. Поэтому в 1820 г. Александр I издал закон, по которому дети от морганатического брака, то есть «с лицом, не имеющим собственного достоинства», лишались права на наследование престола. Константин отрекся от престола. 16 августа 1823 г. Александр I принял это отречение специальным манифестом, который был сохранен в тайне до его смерти, что привело в декабре 1825 г. к незаконной присяге Константину и своеобразному междуцарствию, чем воспользовались декабристы. Принцип равнородства, то есть исключения из наследования детей морганатических браков, был подтвержден в 1889 г. Александром III, который узаконил саму возможность отказа от престола по названным обстоятельствам. Кстати, именно этому императору принадлежат две фразы, ярко характеризующие отношение самих Романовых к рассмотренному выше сюжету. Узнав, что отцом Павла был Салтыков, он воскликнул: «Слава Богу! Мы – русские». Но когда позднее ему предоставили доказательства отцовства Петра Фёдоровича, не менее горячо сказал: «Слава Богу! Мы – законные». Такова цена и роль наследника престола. Но вернемся к нашим молодым, а точнее, к молодой невесте.
Несходство характеров лишь подчеркивало убожество брака. В этих условиях надо было не просто выжить, надо было жить и искать свой интерес. Таким интересом стали книги. Сначала как средство от скуки – легкие любовные и приключенческие романы. Поворотным стало знакомство с Вольтером. В письме к Ф.-М. Гримму, публицисту и тогдашнему литературному путеводителю европейской литературы, с которым она состояла в длительной, до конца жизни, переписке, будущая императрица напишет: «Он [Вольтер] мой учитель». Но чтение стало не просто нормой, а духовной и мировоззренческой позицией. И если Платон и Тацит заложили основы исторического сознания, очень хорошо положенного и на ее русскую историю, и на русское знание истории ее внуков (специально для них она приказала делать выписки из исторических источников), то французские просветители Бейль, Дидро, Даламбер, Монтескье дали ей представление о роли закона в человеческом обществе, что с неизбежностью вело ее к политическим действам. В конце концов чтение стало потребностью ума, самим ежедневным трудом, развивавшим безграничное честолюбие и жизненные постулаты: свобода – душа всего на свете; власть без доверия народа ничего не значит; хочу повиноваться законам, но не хочу рабов (это уже прямо из «Духа законов» Монтескье); правда и общее благо. Екатерина вполне прониклась русской историей и утверждала, что именно слава России сделает ее саму славной.
Другой стороной чтения стало писание – это фактически систематическая работа над собой: вначале в качестве самоутверждения, а затем как средство достижения определенных целей. Таковыми стали и законодательная деятельность, где закон стал основополагающим фактором государственного правления, и литературное творчество, которое в XVIII в. стало образом гражданского бытования. Тонко чувствуя движения общественной жизни, императрица приняла в них самое активное участие – не только с целью обозначить себя, но и прежде всего влиять.
Одна из немногих монархов она составляла многочисленные манифесты, инструкции, законы, а также полемические статьи, сатирические произведения, исторические драмы, педагогические трактаты, стихи, испытывая непреодолимое желание окунуть чистое перо в чернила.
Она открыла в себе значительный талант литератора, любила часто и много писать по-русски, хотя и с ошибками, над которыми она сама смеялась, что заставляло окружающих смотреть на нее как на интересную и неглупую особу. Чего стоит ее замечание своему секретарю А. М. Грибовскому: «не пописавши нельзя ни одного дня прожить», с которым почти дословно перекликается высказывание советского писателя Юрия Олеши «Ни дня без строчки». В литературном отоношении она была всеядна, оставив после себя большое собрание сочинений – записки, переводы, либретто, басни, сказки, комедии («О, время!», «Именины госпожи Ворчалкиной», «Передняя знатного боярина», «Госпожа Вестникова с семьею», «Невеста невидимка»), эссе и т. п., участвовала в организованном ею еженедельном сатирическом журнале «Всякая всячина», издававшемся с 1769 г. Она практически открыто (хотя и под псевдонимами) вступала в полемику с виднейшими писателями и литераторами своего времени, будь то крупнейший драматург А. П. Сумароков или фрондирующий аристократ С. П. Румянцев. Императрица использовала журналистику для воздействия на общественное мнение, поэтому главной идеей журнала была критика человеческих пороков и слабостей. Другими предметами иронии были суеверия населения. Сама Екатерина называла журнал: «Сатира в улыбательном духе». Историографической классикой и неиссякаемым историческим источником стали ее личные записки и записки по русской истории. В первых она с известной долей откровенности раскрыла особенности и даже тайны ее собственной жизни, а во вторых показала глубину и степень проникновения в русскую историю, по крайней мере в том, как она ей представлялась. Но сама Екатерина относилась к запискам достаточно строго: «Счастие не так слепо, как обыкновенно думают. Оно… следствие верных и твердых мер… подготовивших известное событие… результат личных качеств, характеристик и поведения». И если в начале этой сентенции налицо оправдательная реминисценция по поводу прихода к власти, давшая Герцену повод сказать «о потребности души оправдаться в глазах сына и потомства», то последующее – критика самой задачи записок.
Конец ознакомительного фрагмента.