Imperium
Шрифт:
– Какой «Уголек»? – удивился Марк Антоний.
– А ты не знаешь… – Полиник засмеялся. – Помнишь забегаловку «Восточная» Квинта Бруция?
– Это тот Бруций, который сын Публия? Из Квириновой трибы?
– Ну, да. Бывший торговец говядиной с Бычьего рынка.
– Так что?
– Помнишь, когда к нему прицепились с налогами, вся эта история тут же сгорела.
– Да.
– Так он теперь на том же месте открыл новую под названием «Западная». Это официально. А в городе ее называют «Уголек».
– Ха-ха-ха! Хорошо. «Уголек» – это неплохо.
– Там нас будет ждать Тит Цессоний.
Марк Антоний Нигр задумался: «Цессоний… Ветеран 5 Гальского легиона… Да-а… Ну, пойдем, все-таки… Эпулончик, пойдем с нами, пойдем… Хватит, пойдем… Не она первая, не она последняя… Все там будем… Пойдем… Видишь, рядом тоже люди лежат… С пониманием подошли к этому вопросу: Вон „Богам Манам Секста Перпенны Фирма. Я жил, пока хотел; как умер, не знаю.“ Умный человек. А что же? Или этот: „Богам Манам Тит Флавий Марциал здесь покоится. Что я ел и пил – со мною, что оставил – потерял. Прожил 80 лет…“ Эпулоша, идем в „Уголек“. Пойдем, выпьем. Это останется с нами… Идем…»
Здоровенная лапа ветерана арены нежно опустилась на плечо друга. Впереди уверенно шагал, убегая от могил, наездник. А мимо них неслись последние крики: «…Жил покуда, пил я вволю. Пейте, кто остался жив…», «…Поддерживал я свое существование бокальчиками, шерстью, шкурками. Ты, который читаешь эту надпись, будь здоров, и, когда захочешь, приходи…»
____________________
В «Угольке» было весело. Играла музыка, и громко бил барабан. Тит Цессоний, сын Квинта из Сергиевой трибы, ветеран 5 Гальского легиона, сверкая лоснящейся лысиной, сидел один за столиком немного сонный. Оживился он, увидев Полиника с Нигром и Эпулоном.
– Сегодня Бруцию привезли вино «Альпийское эхо». Я взял. – не здороваясь, сказал он.
– Что это за вино – заинтересовался наездник. Нигр удивленно посмотрел на него:
– Что, ты не знаешь? Выпиваешь это вино, начинаешь рыгать и эхо слышно на все Альпы.
Все посмотрели на Эпулона. Под грохот барабана Цессоний встал: «В память о твоей жене, Эпулон, я пью. Да будет ей земля пухом!» Стукнули стаканы, послышалось бульканье и опять стук стаканов в тишине, накрывшей стол.
«Атистия, – думал Гай Цестий Эпулон, – вот ты умерла, и мне плохо. Но плохо не потому, что ты умерла, а потому, что нет тебя. И слезы льются даже не от того, что нет тебя, а что теперь мне плохо… Как же мне плохо сейчас…»
И всем почему-то было неловко смотреть, как на его щеках с красными жилками, как в дождь, застыло, перед тем, как раскатиться и сползти, несколько грязновато-мутных капель.
– Бедный Эпулон, – вдруг он услышал сквозь барабанную музыку приятный женский голос, повернул лицо и увидел Марцеллину. Она тоже была из их компании. Цестию вспомнилось, как много лет назад, когда он один раз утром пытался выбраться из ее постели – ему пришлось объяснять причину. Причина была – небольшая работа; тогда пухленькая Марцеллина захохотала, легла на него грудью и продекламировала: «Если хочешь поработать: ляжь поспи – и все пройдет!» Сейя Марцеллина и сейчас была недурна, но, конечно, уже не совсем то. Цессонию она, например, не очень нравилась из-за разных причин, и он как-то сказал Полинику: «Женщине пятьдесят лет, а ей кажется, что она все еще конфетка».
До Эпулона донеслось: «…Смотри на вещи так же, как я».
– А как ты смотришь? – неторопливо спросил он. Марцеллина стала хохотать: «Я недавно поставила себе памятник. На нем такая надпись: „Сейя Марцеллина, дочь Тита, себе и Вибеннию Марцеллину, сыну, при своей жизни поставила надгробие. Что хотела, то и могла; что могла, то и хотела“.
– …Надо плюнуть на все. Жалко, конечно, твою жену, но жизнь не остановилась…
Барабан продолжал бить.
Эпулон почему-то вспомнил, как он примерно так же говорил своей матери, когда умер отец, и она, глядя непонимающими круглыми – такие только в детстве и хорошей старости бывают – глазами, говорила: «Как же так? Как же я теперь буду?… – плакала, вытирая слезы, продолжала: – Друга нет…», – и убежденно: – Такого друга больше не будет… Такого дома…
– А где твой сын, Марцеллина? – Полиник спрашивал про друга детства. Она шепотом ему ответила: «У Антония Прима. Тс-с…» Трам-да-да-да-там!… Трам-да-да-да-там!… Трам-да-да-да-там!…
Нигр, наконец, не выдержал, вскочил и заорал: «Что он себе там думает на барабане?!»
Один из посетителей путано жаловался Бруцию, что в зеркале он себя не видит; оно – грязное. На что бывший торговец говядинои флегматично отвечал: «Нормальное зеркало. Сколько ты выпил?»
– Нормально я выпил. Зеркало грязное. Что-то красное виднеется и больше ничего!
– Странный человек! У него красное лицо, и он хочет себя хорошо увидеть. С таким красным лицом! Ну, ты рыба!… Что ты смотришь на меня, как на новые ворота?…
Посетителю перехватило дыхание, а толстый хозяин «Уголька» продолжал: «Только не надо дышать на меня перегаром. Я не переношу этот запах. И сними с головы лушпайку». Посетитель неверными шагами выбрался поближе к хозяину и от всей души объяснил ему, что у него морда, как у пьяной обезьяны, назвал аферюгой и замер в ожидании ответа, держась за дверь. Бруций взял в руки молоток и, немного нажимая на отдельные слова, с намеком сказал: «У тебя дома дети могут вот-вот заплакать. Будь здоров, чтоб ты околел! Вперед! И с песней!»
Ударившись об угол, посетитель вдруг закричал: «Где этот фальшивый император Веспасиан?!…» Огляделся и добавил: «Ник-кого здесь нет? Нас никто не слышит?» – И уже увереннее: «Где он?! Я ему морду набью!!!» Затем умильно попросил: «Только никому не говорите, что я так говорил», – еще раз ударился об угол и вывалился за дверь.
– Вот поперло Веспасиану, что его здесь нет, – хихикнула Марцеллина.
– Настоящий патриот, – с апломбом сказал Цессоний, ударяя еще раз по «Альпийскому эху».
Марк Антоний Нигр и Марк Аврелий Полиник тихо говорили в углу о политике.
– Я тебе говорю, никто не видел еще такого зрелища, – горячился бывший гладиатор. – Это было красиво. Представь только себе…
____________________
Облаченный в черную одежду спускался император Авл Вителлий с Палатина. Раз у него подвернулась нога, и он чуть не упал. Один Вителлий уходил от власти. Вокруг было много людей. Они смотрели на императора. На уходящего императора, вокруг которого была пустыня. Вителлий уходил от власти при своих же солдатах, уходил, не стыдясь присутствия женщин.