Империя Солнца
Шрифт:
— «Накадзима»!…
Джим влился в очередь, выстроившуюся перед пропускным пунктом. Как он и предполагал, его преследователь тут же растворился среди нищих и болтающихся без дела рикшей-кули на французской стороне изгороди из колючей проволоки. И в который раз Джим уяснил для себя одну простую истину: его единственными защитниками в Шанхае были японцы, с официальной точки зрения — его главные здесь враги.
Нянча ноющую руку, злясь на себя за то, что лишился школьной шапочки, Джим наконец добрался до Амхерст-авеню. Синяки он старательно прикрыл рукавом рубашки. Мама постоянно переживала
На Амхерст-авеню было пусто. Толпы нищих и беженцев все куда-то подевались. Ушел даже старик у ворот и унес с собой жестянку. Джим побежал по подъездной дорожке, мечтая поскорей увидеть маму, как она сидит на диване у себя в спальне, и поговорить с ней о Рождестве. Он уже решил для себя, что о войне не скажет с ней ни слова.
К парадной двери был прибит длинный матерчатый свиток, весь покрытый японскими иероглифами, печатями и регистрационными номерами. Джим нажал кнопку звонка и стал ждать, пока Второй Бой откроет ему дверь. Он чувствовал себя измотанным, изношенным, как вконец стоптанные туфли у него на ногах, а еще он заметил, что вор успел разрезать ножом рукав его блейзера — от локтя вниз.
— Бой, быстро!… — Он начал было выговаривать привычное: — Убью!… — но осекся.
В доме было тихо. Во флигеле для прислуги не спорили между собой над чаном грязного белья ама, и привычного стрекота ножниц садовника, подстригающего газон вокруг клумб, тоже не было слышно. Кто-то выключил мотор насоса, подающего воду в бассейн, хотя отец строго-настрого велел не останавливать его всю зиму, чтобы не испортился фильтр. Он посмотрел вверх, на окна собственной спальни, и увидел, что решетка кондиционера опущена.
Джим слушал, как в пустом доме отдается эхо звонка. Тянуться к кнопке еще раз у него уже не было сил; он сел на полированную ступеньку и стал дуть на разбитые колени. Трудно было даже представить, каким образом родители, Вера, девять человек слуг, шофер и садовник могли все одновременно уйти из дома.
От ворот донесся приглушенный хлопок, кашлянула паровыпускная коробка тяжелого автомобильного двигателя. На Амхерст-авеню въехал японский полугусеничный броневик — экипаж стоял в кузове между радиоантеннами. Они ехали по самой середине дороги, заставив свернуть на тротуар «мерседес» — лимузин из соседнего немецкого поместья.
Джим спрыгнул с крыльца и спрятался за колонной. Вокруг дома шла высокая, выложенная керамической плиткой стена, а наверху — осколки битого стекла. Цепляясь кончиками пальцев за щели между плитками, он взобрался на стену как раз под зарешеченным окном гардеробной. Вскарабкавшись на плоский бетонный парапет, он по-крабьи, боком пошел на коленях, старательно обходя острые стеклянные лезвия. Весь последний год, тайком от садовника и сторожа, он лазал на эту стену — наверное, раз двенадцать, не меньше — и всякий раз убирал по нескольку самых опасных стекляшек. Потом он перекинул ноги через край стены и спрыгнул прямо в темную путаницу кедровых ветвей за летним домиком.
Перед ним оказался запертый снаружи тихий сад, в котором Джим ощущал себя дома — даже в большей степени, чем в собственной спальне. Здесь он предавался самым безудержным своим фантазиям. Он был сбитый летчик, приземлившийся на крышу затянутой вьющимися розами беседки, снайпер, который забрался на самую верхушку тополя за теннисным кортом, пехотинец, который бежит через лужайку с воздушкой наперевес, падает, подстрелив сам себя, и снова встает, чтобы рвануть на штурм устроенного под флагштоком декоративного каменного садика с горками.
Из густой тени за летним домиком Джим стал разглядывать окна веранды. Над головой пролетел самолет, и он решил, что бросаться прямо вот так, опрометью, через лужайку не стоит. Сад стоял нетронутым, но почему-то казался темнее, чем всегда, и каким-то неухоженным. Нестриженный газон отрос и лег по ветру, да и рододендроны выглядели как-то безрадостно — он помнил их куда более веселыми. На ступеньках террасы лежал его велосипед; руки поотбивать садовнику. Джим пошел через непривычно путающуюся под ногами траву к бассейну. В воде плавали листья и дохлые насекомые, уровень упал почти на три фута, и по бокам обнажились широкие осклизлые полосы. На белых плитках лежали раздавленные каблуком окурки, а под трамплином плавала пустая пачка от китайских сигарет.
Джим пошел по дорожке к ютившемуся за домом флигелю для прислуги. Во внутреннем дворике стояла металлическая печка-буржуйка, но дверь в кухню была заперта. Он постоял и послушал еще: из дома не доносилось ни звука. Возле кухонного крыльца, под гофрированным металлическим кожухом был наполовину встроенный в стену уплотнитель отходов. От уплотнителя сквозь кухонную стену к нише под раковиной шел наклонный желоб. Два года назад, когда он был совсем еще маленький, он до смерти напугал маму, забравшись на кухню через желоб в тот самый момент, когда она обсуждала со старшим помощником повара меню для званого ужина.
На сей раз опасаться, что кто-нибудь не вовремя включит мотор, не приходилось. Джим поднял кожух, протиснулся между похожими на серпы лезвиями измельчителя и стал пробираться дальше, по жирному на ощупь брюху желоба. Откинулась металлическая крышка, и он увидел знакомую, выложенную белой плиткой кухню.
— Вера! Я дома! Бой!
Джим осторожно спустился на пол. Он еще ни разу не видел, чтобы в доме было так темно. Он перешагнул через лужу воды возле холодильника и вышел в пустынный холл. Поднимаясь по лестнице в мамину спальню, он почувствовал в воздухе тяжелый привкус чужого пота.
Мамины вещи были разбросаны по неубранной кровати, на полу лежали открытые чемоданы. Кто-то смахнул с туалетного столика все ее щетки для волос и флакончики с духами, и полированный паркет был сплошь покрыт слоем талька. На тонком порошке остались десятки следов, мамины босые ноги вперемешку с четкими отпечатками подошв тяжелых армейских башмаков, вроде как схемы сложных танцевальных па в родительских самоучителях по фокстроту и танго.
Джим сел на кровать и уставился на собственное, разбежавшееся морской звездой из центра зеркала изображение. В длинное, в рост человека напольное зеркало попали чем-то тяжелым, и теперь казалось, что куски его лица и тела разлетелись по комнате, рассыпались по всему пустому дому.