Империя зла
Шрифт:
Вдвое!
Что с ним делали, почему так?! Разглядывая то, что осталось от отца, Иван сжал кулаки. Вместо мощных мускулистых отцовских рук — кости, обтянутые дряблой кожей со вздутыми венами. И кожа на лице — как на барабане.
Владлен Жуков лежал на кровати, застеленной простыней из тонкого эластичного пенопласта. Его не потрудились укрыть, он был совершенно обнажен. Иван испуганно отвел взгляд от родительских гениталий. Господи, а ноги-то — как палки, коленные суставы толще… Отца будто высушили, оставив минимум влаги, чтобы продолжал страдать.
Тарсус
Жуков-младший взглянул в лицо Жукову-старшему. Словно с размаху в прорубь — окунулся в глаза, наполненные мутной ледяной тоской, болью и безнадежностью. В груди заклокотало, рыдания смешались с рыком ярости, истерика — с неимоверной злобой. В зрачки словно плеснули алой краской. Иван ненавидел весь мир, эту мерзкую подлую страну, населенную фальшивыми героями, предающими друзей. Он себя ненавидел за то, что так долго добирался к отцу. А Тарсуса — за то, что помог добраться и увидеть все это.
— Здравствуй, сынок. — Голос Владлена Жукова не изменился, не треснул, не потускнел. Отец говорил, как обычно, четко и в меру громко. Голос — единственное, что в нем осталось прежним. — Я знал, что ты придешь меня проведать.
Палата большая, отметил про себя Иван. На отца смотреть было больно, потому-то и вертел головой. Белая палата. Стены белые, сметанные, подвесной потолок — тоже. На огромном дисплее, заменившем окно, сыпал снег, прямо настоящая зима, о которой Жуков-младший столько слышал от матери, но которую никогда не видел, потому что в Москве всегда весна, труд, май, а снег бывает лишь под Новый год. И — удивительно! — с экрана даже сквозило, настолько иллюзия была реальной.
— Чего же ты молчишь, сынок?
Над кроватью аркой нависали десятки — сотни! — приборов с дисплеями, на которых отражались разноцветные нити диаграмм, с циферблатами и стрелками, хромированные и пластиковые, керамические, оплетенные проводами и вообще без кожухов.
Черепную коробку отца вскрыли. Иван вновь отвел взгляд. Одно дело — увидеть член родителя, а другое… Кость заменил прозрачный пластик с разъемами, из которых торчали пучки проводов и еще нечто светло-зеленое, вроде пластиковой сетки, что-то очень сложное, предназначенное…
Для чего?
Зачем все это сделали с отцом?!
— Отец… — Жуков-младший боялся, что не сдержится, разрыдается, как пятилетняя девчонка. — Потом поговорим. Сейчас надо выбраться отсюда.
Владлен Жуков улыбнулся.
От улыбки той едва не подкосились ноги. Представьте: вам подмигнула сама смерть. Смерть в обличье человека, который знает, что осталось ему чуть-чуть и не спасти его никак. Но знание это не помогает смириться с неизбежным. Он не хочет умирать. Всеми силами, дыханием, током крови борется он, пытаясь гибель свою предотвратить — не отсрочить, а победить! И при этом все же знает, знает, черт побери, что обречен!
Лучше уж сразу — короткую очередь в грудь.
Перед глазами вспыхнуло: мама падает в кресло, алые пятна, мама…
И вновь четко, в меру громко:
— Сынок, мне не подняться. От головы, сам видишь, мало что осталось. Моя центральная нервная система подсоединена к мнемокатору. Это устройство взламывает память, высасывает из меня все, что дорого. Я уже не помню, как впервые взял тебя на руки.
— А как учил меня читать?
— Этого мне тоже не оставили.
— А как познакомился с мамой? А как мы собирали железную дорогу? А как мультики смотрели вместе, обнявшись и укрывшись пледом? А…
Владлен Жуков молчал. И это молчание было красноречивее всех слов, всех слез и проклятий.
— Надо уходить отсюда. Мы еще сумеем прорваться, пусть даже они оцепили здание. Скоро пойдут на штурм. Мы справимся с осназом, мы сумеем! У меня есть друг, Тарсус, он сильный, он… — Иван говорил и говорил, не в силах остановиться. И он хотел, очень хотел поверить себе.
— Сынок, отсоединишь меня от мнемокатора — и я тотчас умру. Такой вот постельный режим. Меня убивает то, без чего мне уже не выжить. — Отец замолчал, затем перевел взгляд на Тарсуса. — Эй, перс, выйди-ка вон.
Повесив на плечо автомат, подпольщик скрестил руки на груди, но и только.
— Будь добр. — Иван тронул его за плечо. — Пожалуйста.
Нельзя и мысли допустить, что все напрасно. Надо лишь уговорить отца. Ну должен же быть какой-то выход!..
Они остались одни, и отец попросил выслушать его, не перебивая.
У него забрали память о самом прекрасном, что было в жизни, и тем мерзостнее ему представляется то, что было сделано во имя Революции. Он, Владлен Жуков, действительно выступил против режима. Не против Председателя — актера, куклы, но против власти элиты. Почему он это сделал? Да потому, что страна катится в никуда. В экономике, во всех сферах вообще в лучшем случае — ничем не подкрепленный оптимизм! — стагнация. За поясом выжженной земли соседи давно уже опередили Союз во всем, в чем только можно, — в культуре, в науке…
— Представляешь, сынок, Китай построил на Луне два купольных города…
Слова отца доносились словно бы издалека. Личная картина мира Жукова-младшего с недавних пор существенно изменилась. Аксиомы превратились в эфемерные пустышки. Но то, что говорил отец… Это же вообще ни в какие ворота! Владлен Жуков — предатель?! Так значит, наказание заслужено, и получается, Гурген Бадоев — не предатель, но герой, выявивший врага народа?!
Настоящего врага, а не придуманного СМИ.
В меру громко, четко:
— Дешевая низкосортная продукция Союза, производимая трудовыми лагерями, еще пользуется спросом на внешнем рынке. Но спрос падает. Особенно это заметно стало в последние годы. Да и главное достояние страны — восстанавливаемые ресурсы — восполняется не так, как бы того хотелось элите. Несмотря на пропаганду и всяческие поощрения, среди рабов назрел демографический кризис. Смертность в лагерях удручающе велика из-за ужасной экологии и условий труда, почти во всех семьях по одному ребенку, да и то лишь половина из этих детей доживают до совершеннолетия…