Имперская графиня Гизела
Шрифт:
— Но, мама, — сказала она улыбаясь и жестом руки как бы защищая взятый ею браслет, — если папа доверил тебе на время бриллианты, то, полагаю, это обстоятельство не отняло у меня еще права брать их в свои руки. К тому же я положительно не понимаю, каким образом камни находятся здесь. Сколько раз я просила у папа медальон с портретом моей покойной мамы, который бабушка носила на бархатной ленте. Папа постоянно отказывал мне в этом под предлогом, что по завещанию бабушки все бриллианты должны находиться под замком до моего совершеннолетия.
— Совершенно верно, мое сокровище, — возразила
Несколько озадаченная, Гизела, ничего не возражая, отдала браслет; она была еще так неопытна и ее права в отношении собственности до сих пор очень мало ее интересовали. Потому в настоящую минуту она не могла судить об образе действий своей мачехи; лучшим же помощником ее превосходительства в этом случае было непобедимое отвращение падчерицы к тяжелым, холодным камням, от прикосновения к которым у девушки пробегала дрожь по всему телу.
Между тем экипаж был подан.
Госпожа фон Гербек глубоко, с облегчением вздохнула, когда молодая графиня церемонным поклоном простилась с мачехой. Ее прощание с баронессой, наоборот, было очень словообильно.
— Кстати, еще словечко, малютка! — вскричала ее превосходительство, когда Гизела была уже у дверей.
Молодая девушка остановилась, нисколько не желая, по-видимому, вторично преодолевать мишурные препятствия, разбросанные на полу. Свет из углового окна падал прямо на нее и освещал эту юную, полную решимости и смелости женскую фигуру.
— Зная, что ты ездишь верхом, я не буду иметь ни минуты покоя, когда тебя не будет здесь! — сказала баронесса. — Не правда ли, ты дашь мне слово не садиться на лошадь все время, пока будешь в Грейнсфельде?
— Нет, мама, я не могу этого обещать, ибо не могу исполнить.
Баронесса закусила губу.
— Ах, дитя, как ты жестока! — пожаловалась она. — Таким образом при всех беспокойствах, которые мне предстоят, я буду еще постоянно мучаться, что ты в один прекрасный день сломишь себе шею, скача по горам и долинам!
— Я езжу совсем не так дико и необузданно, мама, и Сара очень доброе животное!
— Я бы охотно этому поверила, но это может успокоить меня лишь ненадолго. Как только подумаю о неровной дороге между Аренсбергом и Грейнсфельдом, так меня мороз по коже пробирает! Что касается лично меня, я всегда отказывалась сопровождать верхом папа куда бы то ни было.
На жирном лице гувернантки появилась двусмысленная улыбка.
— Успокойтесь, ваше превосходительство, — сказала она, выразительно взглянув на баронессу.
— Наша милая графиня, без всякого сомнения, будет избирать другое место для своих поездок — я не думаю, чтобы она особенно стала настаивать на этой местности между Аренсбергом и Грейнсфельдом, ибо действительно, как вы изволили сказать, ваше превосходительство, дорога эта очень ухабиста.
Баронесса благосклонно поблагодарила ее кивком головы.
— Ну, хоть это по крайней мере утешение!
— проговорила она со вздохом. — Хоть это дает мне надежду не встретить тебя когда-нибудь мчащуюся по этой ужасной дороге, недобрая, маленькая упрямица! Так ты обещаешь мне это, моя дорогая Гизела?
Молодая девушка согласилась с видимым нетерпением.
Эта нежность, не вызывавшая с ее стороны ни искры сочувствия, была для нее невыносима.
— Ну, так с Богом, мое дитя! — проговорила баронесса, обращая снова лицо свое к зеркалу.
Гизела вышла. За ней последовала гувернантка, еще раз почтительно склонившись пред ее превосходительством.
Дверь затворилась, и баронесса, как бы в утомлении, опустилась на кресло и закрыла глаза рукой. При этом элегантной парижской куафюре грозила опасность быть окончательно смятой, что, казалось, нисколько не заботила в эту минуту ее превосходительство.
Камеристка с отчаянием сложила руки, причем взор ее со злобой остановился на злой госпоже.
Баронесса оставалась в прежней позе. Два года тому назад ее обворожительное немецкое превосходительство, буквально осыпанное бриллиантами, появилось впервые на одном парижском балу и с той незабвенной минуты прозвано было в высшем свете «бриллиантовой феей».
Какие триумфы, сколько небесно прекрасных часов связано с этими ослепительными сокровищами! С их помощью красота ее совершала такие победы. Блеск их так напоминал пылкие взгляды побежденных, которых очаровательная бриллиантовая сирена заставляла испытывать все мучения страсти для того, чтобы потом оттолкнуть с высокомерной улыбкой.
И теперь ей предстояло расстаться с этой блистающей броней кокетства, расстаться для того, чтобы отдать ее другому существу, обладающему молодостью.
Между тем графиня Штурм оставила Белый замок. Все эти приготовления к празднествам, которые она оставила за собой, нимало не интересовали ее, — покидая замок, она не чувствовала никакого сожаления. Какое значение могло иметь для нее лицезрение князя? Она, разумеется, питала безграничное уважение к его высокому положению; уважение это, как она себя помнила, старались в ней развить чуть ли не заботливее, чем самое почитание Бога, но тем не менее она была далека от той ребяческой веры большинства, которая в коронованной особе видеть печать чего-то божественного, Она выразила желание быть представленной князю, это правда; но этого она желала из уважения к традициям древнего рода Штурм и Фельдерн. Ее предки в продолжение столетий появлялись при дворе, окружали престол, занимали высокое общественное положение, на которое давало им право как их происхождение, так и отличие государей. И этот блеск и эти права должна была поддерживать и последняя Штурм до последнего издыхания — это была ее священная обязанность.
Не эта ли мысль о долге побудила ее сегодня выразить свое желание?
Яркий румянец разлился по лицу девушки — в глубине души ее лежала тайна, открыть которую она не желала бы никому на свете.
Экипаж медленно подвигался вперед.
Между позолоченными солнцем листьями буков виднелся Лесной дом, на террасе стояла величественная фигура португальца. Тут же был и старый солдат, и обезьянка, приютившаяся на плече одного из каменных юношей, и попугай, раскачивающийся на своем кольце.