Имперский рубеж
Шрифт:
— Зэ гварэм че савда вукрам… [23]
Лицо афганца сразу стало надменным, он отрицательно покачал головой и бросил через губу, будто выругался:
— Пашто на поегам…
А мальчонка, любопытно выглядывающий из-за занавески одним глазом, залился веселым хохотом.
Юноша растерянно оглянулся на Еланцева:
— Ничего не понимаю…
— Дайте-ка сюда вашу книжицу! — потребовал поручик, бегло пролистнул пару страниц и тоже расхохотался: — Вы прямо как Жак Паганель, сударь! Помните, у Жюля Верна? Направлялся в Чили,
23
23 Я хочу сделать покупки (пушту).
— А в чем разница?
— Да, в принципе, не такая уж и большая. Абдулла, пройдоха, вас, ручаюсь, отлично понял. Но признаться в этом — ни-ни. Он — узбек, а они, сучьи дети, видите ли, презирают пуштунов, считают дикарями и разговаривать по-пуштунски считают ниже своего достоинства. Примерно как наши соотечественники из Западных губерний. Поляк или литвин редко снизойдет до того, чтобы показать, что понял вас, хотя русский для него — второй родной.
— Выходит, — расстроился Саша, — все мои старания напрасны?
— Ни в коем случае! Где-нибудь в Джелалабаде вашим познаниям цены не будет. Пуштун, видящий, что руси — русский по-ихнему — пытается говорить на его языке, посчитает вас едва ли не братом. А уж желанным гостем — непременно… Ладно, побуду вашим переводчиком сегодня. Чилим! — обратился он к хозяину требовательно.
Тот сразу закивал, и на прилавке один за другим принялись выстраиваться кальяны — один другого изящнее.
— Вот, — выбрал наконец один из них Александр.
Продавец тут же начал разливаться соловьем, видимо, расхваливая товар, а Еланцев насмешливо бросил:
— Бла-бла-бла… Клянется-божится, что это, мол, настоящее серебро и коралл. Хотя на самом деле — обычная штамповка, сварганенная где-нибудь в Персии на британских или немецких станках. Серебреная латунь и пластмасса. Но выглядит действительно привлекательно, не спорю. У вас есть вкус, поручик.
— Спасибо, — засмущался Бежецкий. — Сколько стоит?
— Ин ч’аст? — тут же перевел поручик.
— Сад, — улыбнулся афганец.
Это слово Бежецкий знал. Молодой человек прикинул, сколько денег у него в бумажнике, и решил, что легко может выложить бумажку в сто афгани за понравившуюся ему вещь. Но стоило ему вынуть купюру, как улыбка сбежала с лица «приказчика». Он принялся недоуменно бегать глазами с лица Еланцева на Сашу и обратно и съежился, будто бы даже уменьшившись в размерах.
— Я сделал что-то не то? — забеспокоился юноша.
— Конечно! Вы же не торгуетесь.
— Но цена в сто афгани меня вполне устраивает.
— А уж его-то как устраивает! Это же раза в три больше реальной стоимости этой безделушки.
— Ничего не понимаю…
— А тут и понимать нечего. Торговаться при купле-продаже на Востоке — один из свято чтимых обычаев. Это и развлечение, и правило хорошего тона. Отказываясь торговаться, вы его просто-напросто оскорбляете, демонстрируете неуважение… Да что там неуважение — презрение.
— Хорошо… Пусть будет… Десять!
— Дах, — невозмутимо перевел поручик.
Абдулла тут же просиял:
— Навад!
— Девяносто.
— Двенадцать! — внезапно почувствовал азарт Александр. Действо начинало ему нравиться, напоминая игру.
— Дуаздах, — гортанно выдохнул «переводчик».
— Х-хаштад!..
Уже перед самым выходом Саша споткнулся глазами о пару высоких шнурованных ботинок никогда ранее не виданного им фасона: щедро усыпанные рифлеными резиновыми финтифлюшками, с квадратными носами, на толстенной подошве — они не то чтобы были красивы, скорее уродливы: так может притягивать взгляд страшная, не похожая ни на что морская рыба. Они стояли среди оружия так органично, словно и сами имели отношение к этим смертоубийственным штучкам.
— Что вы там приметили? — тоже остановился рядом Еланцев.
— Да вот… — коснулся пупырчатой черной кожи рукой Александр. — Разве тут и обувь продают?
— А-а-а! — Поручик сцапал один ботинок и повертел в руках. — А это не простая обувь, Саша. Это английский армейский ботинок. Так называемый ботинок спецназа. Он и вправду имеет некоторое отношение к оружию.
Герман едва слышно щелкнул чем-то на ботинке, и из квадратного носа выскочило короткое, в полвершка, бритвенно-острое лезвие, едва не чиркнувшее Бежецкого по руке и заставившее отшатнуться.
— Хорош фокус? — расхохотался поручик, довольный произведенным эффектом. — Представьте себе, как будет огорошен ваш противник, получив таким вот ботинком в живот. Во втором — такое же.
— А сколько это стоит? — заинтересовался Саша.
— Думаю, вам будет по карману. Кроме того, вещь добротная — износу не будет. И ноги в них не так преют, как в наших: стельки там какие-то хитрые. Что с них возьмешь? Англичане! Комфорт превыше всего.
— Тогда я, наверное, возьму…
— Берите-берите. Советую от всей души. Сам бы взял, да, увы, — в кармане ветер гуляет.
— Я могу ссудить.
— Нет, эта вещь ваша, — спрятал в подошву клинок Еланцев и вручил ботинок, очень легкий для такой массивности, в руки юноше. — Помочь поторговаться?…
Субботний день выдался ясным и солнечным, но Александра это не радовало.
Едва ли не всю неделю он не вылезал из ангаров Королевских Афганских ВВС, ковыряясь вместе с прапорщиком Деревянко и капитаном Неустроевым в чреве выкрашенных в защитные цвета «летающих гробов», сошедших с конвейеров самых разных держав — Германии, Франции, Североамериканских Соединенных Штатов… Были даже два британских вертолета, а не хватало только русских. И ни одного «моложе» двадцати лет.
Бежецкий, конечно, в училище проходил курс пилотирования, но копаться в выстуженных морозом металлических потрохах винтокрылых уродцев его не привлекало никогда. Однако приказ полковника Грум-Гржимайло звучал недвусмысленно, и приходилось, стиснув зубы, под чутким руководством соседа по жилищу, разбираться в тонкостях устройства двигателя или различиях «Рено» и «Майбаха». Хотя, с рядом оговорок, юноша и готов был признать правоту командира: случись, что штатный пилот будет убит или ранен, — отряд окажется обреченным. А хотя бы примерное знание машины давало пусть и призрачные, но шансы на спасение.