Имя для ведьмы
Шрифт:
Как все странно. Наташа исчезла, так и не дав мне понять: победила я ее или нет? Или для нее это только первый раунд решительного боя со мной? Но даже не это главное…
Нить жизни Авдея…
Почему Наташа шептала, что я уже забрала ее? Потому, что вдруг почувствовала себя обессилевшей?
Я внезапно ощутила ревность. Она была его женой! Наверняка он боготворил ее, превозносил ее прелести в каждом сонете, а она вытирала об него ноги. Но как она смела о нем говорить так: рохля, писателишка! Да я за такие слова
И все-таки…
И все-таки как болит эта рана на бедре. Надо залечиваться…
И нить жизни Авдея… Жив ли он вообще?
Возможно, что я уже полчаса как бредила, поэтому и не удивилась, когда передо мной возник Букс.
— «Голова обвязана, кровь на рукаве, след кровавый стелется по сырой траве», — жалостливо пропел он, сверкая на меня своими изумрудными гляделками.
— Издеваешься, да? — сказала я. — Я тебя помочь просила, а ты смылся. Дезертир. Саботажник. Штабная крыса!
— Не ругайтесь! Такое дело… — поник он бумажной своей головой и вдруг протянул мне ладонь: — Нате!
…Тоненькая, почти невидимая ниточка, невесомая, как капелька крови, обвивается вокруг моего правого запястья и срастается с ним. И я чувствую…
Ему, Авдею, вдруг стало плохо, вся реанимационная бригада на уши поднялась, а сейчас пульс в норме, дыхание стабилизировалось, и сердце, размышлявшее над вопросом, стучать ему или не стучать, решило вопрос положительно.
Я размазываю по щекам слезы и принимаюсь целовать Букса:
— Как тебе удалось это сделать, червячок ты мой книжный?
— «Я ходил напролом, я не слыл недотрогой…» — гордо бурчит он и, вырвавшись из моих объятий, опрометью прячется в книжном шкафу.
Он прав. До рассвета совсем недалеко. Я, где заклинаниями, где шваброй с веником, привожу библиотеку в относительный порядок. На выматывающую все тело боль стараюсь пока не обращать внимания: раны надо зализывать в собственной берлоге, то бишь квартире.
И только добравшись до порога родного дома, я с запоздалым страхом понимаю, что меня сейчас — такую! — встретит мама. О святая Вальпурга, сделай так, чтобы моя мама крепко спала, как и в тот момент, когда я уходила на битву с Наташей!
Я бесшумно открываю дверь своим ключом и сразу же проскальзываю в ванную. Во-первых, смыть с себя боевую грязь, а во-вторых, именно в ванной, в потайном шкафике у меня стоят всяческие исцеляющие настойки и мази. Пять минут работы и пара заговоров — и даже шрамов не останется!
Долго понежиться в ванной с тонизирующими ароматическими солями мне не удалось. Раздался деликатный стук в дверь, и мамин голос поинтересовался:
— Вика, почему ты в ванной?
— А в чем дело?
— Ты хотя бы представляешь себе, который час?!
— Нет…
— Половина пятого утра!
— Я люблю рано вставать, делать зарядку и переходить к водным процедурам…
— Не валяй дурака! — даже
Значит, она все-таки ухитрилась проснуться и посреди ночи обнаружить мое отсутствие. Так я и знала. На налоговую полицию никакие чары не действуют.
— Я требую объяснений!
— Мам, дай хоть помыться толком. Поставь чайничек пока, я выйду из ванной — все тебе объясню.
А когда я, закутанная в свой любимый фланелевый халатик с ежиками, посвежевшая, умытая, как майский тюльпан, наконец вышла из ванной в гостиную, то мне пришлось слегка пощипать себя за запястье: уж не сплю ли я?! Поскольку диван со скомканным покрывалом и двумя (!) подушками, журнальный столик с коробкой шоколадных конфет и початой бутылкой коньяка, в неурочный час извлеченные из серванта хрустальные бокалы, а также неуловимый мужественный аромат туалетной воды «Фаренгейт» являлись неопровержимым доказательством того, что в отсутствие дочери Татьяна Алексеевна Либенкнехт (то бишь моя преступная мать!) имела свидание. Весьма вероятно, с интимным акцентом. Мужчина, от которого пахнет «Фаренгейтом», приходит в вашу постель не для того, чтобы скромно пить в ней кофе. Уж я-то знаю.
Я безмолвно созерцала все это безобразие до того момента, пока из кухни с заварочным чайником в руках не появилась мама. Мы молча и изучающе посмотрели друг на друга.
Когда ваша мать, женщина строгих правил и пятидесятипятилетнего возраста, стоит перед вами в наряде, который не проходит ни по классу платья, ни по классу нижнего белья, и при этом наряд имеет пять разрезов и два декольте в самых неожиданных местах, вам есть о чем серьезно подумать.
Мама молча поставила чайник на столик и вызывающе посмотрела на меня.
— ХОТЕЛА БЫ Я ЗНАТЬ!!!
Мы произнесли эту фразу одновременно и со схожей интонацией. Поэтому пришлось выделить ее прописными буквами, как апофеоз конфликта матерей и дочерей.
… И понеслось!
— Ты! Твое подозрительное исчезновение на всю ночь!…
— Ха-ха! Уж не хочешь ли ты сказать, дорогая мамочка, что оно не пошло тебе на пользу?!
— Как ты смеешь? Что за намеки?!
— Довольно намеков! Я твоя дочь и хочу знать, с каким субъектом ты устраивала интимный вечерок в моей высоконравственной квартире?!
— Интимный вечерок?! А-ах! Это инсинуация! Можно ли подумать такое о собственной матери!
— Ну конечно! Значит, все это мне мерещится. И коньяк, и платье это твое чудовищное… Кстати, мама, у какой стриптизерши ты его выпросила в качестве единого социального налога?
— Как ты смеешь! Прошляться всю ночь неизвестно где и говорить матери такие вещи!
— А что же мне еще говорить, когда в квартире один сплошной «Фаренгейт»…
— Какой такой «Фаренгейт», что за чушь ты порешь?