Имя – Смерть
Шрифт:
– Ну конечно. Ты же хочешь наговорить мне кучу гадостей на прощанье?
– Я с радостью помолчу, – отрезал Иван. – И тебе то же самое советую.
– А если не замолчу – что тогда?
Он хмыкнул:
– Спускалась бы ты, матушка, вниз. Ведь такси сейчас приедет.
Он все-таки донес ей сумки до лифта и сам нажал на кнопку. Когда лифт поднялся, он молча перегрузил туда сумки и почти втолкнул вслед за ними Таньку. Танька стояла как неживая, свесив руки, опустив голову, и неподвижно рассматривала пол. На миг ему стало ее жалко. Жалко, но что поделаешь?
– Ладно, езжай, – сказал он и вернулся
Он запер дверь, принял душ, почистил брюки хозяйской щеткой. Щетка сразу почернела от угольной пыли, а брюки чище не стали. На душе у него было тоже черно и погано. Серега мертв, бабка его умерла, а в него самого дважды стреляли… И между прочим – чуть не попали. Он чувствовал себя очень одиноко. А позвонить было некому, некого позвать на помощь. С тех пор как он стал промышлять заказными убийствами, друзей у него не осталось. Не то чтобы от него все вдруг отвернулись – он сам начал сторониться лишних людей. А лишними оказались все. Вот только Серега был вовсе не лишний. Он по нему очень тосковал.
Иван погасил свет и лег в постель. Он вымотался после всей сегодняшней беготни, прыжков с балкона, вышибания дверей и метаний в метро. Но ему не спалось. Ноги гудели, глаза щипало, рот сводило судорогой при каждом зевке. Но уснуть никак не удавалось. Его беспокоило пустое место рядом, в постели. Танька была все-таки живым человеком. К ней можно было прижаться, ощутить ее тепло, вдохнуть ее сладковатый запах, поболтать – хотя бы о пустяках. Он почти пожалел, что позволил ей уйти.
Она ведь сломалась – уже возле лифта готова была вернуться и просить прощения. Но он ведь знал – завтра повторится то же самое, только с каждым днем все будет хуже и хуже. Ох, как хорошо он все это знал…
…В паспорте у него не было никакой соответствующей отметки, но все же он был когда-то женат. Давно – когда только вернулся из армии. Это было в восемьдесят восьмом году, девять лет назад.
Ее звали Наташа. Он безумно ею гордился – ведь она была почти балерина! Почти – потому что не закончила балетного училища из-за серьезной травмы колена. Разрыв мениска или еще какая-то чепуха. Танцевать в балете Наташа больше не могла. Но сохранила все остальное – прямую спину, задранный подбородок, легкую походку, мускулистые руки и ноги, выносливость, изящество, силу. Иван был просто покорен. Таких девушек он не встречал – он только в кино их видел, в некоторых американских фильмах. Ему очень нравилась Николь Кидман, и он тогда мечтал встретить девушку, похожую на нее.
Потом он увидел фильм «Чужой» и резко сменил кумира – хрупкая, но несгибаемая Сигурни Уивер покорила его еще больше. Но эти богини существовали где-то в заэкранном мире, куда вход ему был прочно закрыт. А вот Наташка была рядом. Правда, он считал, что даже несостоявшаяся карьера балерины поднимает ее над простыми смертными. Ему нравилось так считать.
Встретились они, как ни странно, с помощью матери. Мать тогда очень много хлопотала 6 нем.
Пыталась устроить его на работу, пыталась контролировать его приходы и уходы, его окружение, его девушек. Наташа была дочерью ее старой подруги – вместе работали. Как-то мать пригласила в гости эту свою подругу… А с ней пришла и Наташа, которая вряд ли
Ивану тогда исполнилось двадцать. Он очень возмужал после армии и выглядел взрослым сильным мужчиной. Работу нашел себе сам – устроился охранять шикарный ночной супермаркет – один из первых в Москве. Его взяли охотно – за него замолвил слово старый друг, Косой, который работал там же. Косой тоже остепенился. Собирался жениться. На пустырь они больше не ходили…
В тот день, когда привели Наташу, Иван все порывался сбежать из дому. Не хотелось ему сидеть за столом с чинной физиономией и колупать ложечкой торт. Правда, от торта бы он не отказался, но съел бы его в одиночестве. Он вообще стал с трудом выносить шумные компании. Не по душе они ему были. Но мать настаивала:
– Один раз пойди мне навстречу, а потом делай что хочешь!
Он пошел навстречу и остался. Наташа сидела за столом с каменной спиной и ничего не ела. Пила только чай без сахара. Мать как-то не сообразила, что девушка поддерживает фигуру. Подруга матери все время рассматривала Ивана, как редкостного жучка, заползшего к ней в ванную. Будто решала – убить его или оставить, посмотреть, что жучок будет делать? «Жучок», то есть Иван, от смущения объелся тортом до дурноты и потом сидел тихо, не произнося ни слова. Стоит ли говорить, что он влюбился?
У Наташи были черные короткие кудри, точеный тонкий нос и губы точно такие же, как у Сигурни Уивер – их почти и не видно на лице. Конечно, кому что нравится… Но Ивану нравилось!
– Ваня, покажи Наташеньке альбом, – Сказала вдруг мать.
– Что? – не понял он.
– Наш семейный альбом. Где ты маленький. – Тут мать обратилась к подруге:
– Знаешь, он был такой смешной! Уши были оттопыренные, потом это само прошло…
Этого он уже не смог стерпеть. Встал, да так, что стол закачался, и молча вышел. Уже на лестнице он услышал стук каблучков. Обернулся. За ним, шла Наташа. Она усмехалась:
– Пошли, а? Я тоже рада оттуда вырваться. И что нас заставили сидеть?
Он был ей страшно благодарен. Они вышли из подъезда, Иван достал сигареты, протянул ей:
– Куришь?
Девушка его мечты должна была курить. Наташа взяла сигарету, стрельнула кругом глазами:
– Только отойдем немного. А то мать будет с балкона смотреть.
– Пошли, тут есть одно место…
Так он снова попал на пустырь. Давно он тут не был. Он молча шел, пиная высокую траву, Наташа поспевала за ним на каблуках. Вот знакомые кусты – тут он потерял невинность в Галкиных объятиях.
Кусты разрослись – целый лес. А вот место, где они жгли костры. Земля тут до сих пор чернее, чем вокруг. Зола глубоко впиталась. Он остановился, Наташа налетела на него сзади:
– – Ты куда это бежишь? Нас давно не видно с балкона!..
Они закурили. Оба молчали – как будто пришли сюда только затем, чтобы подымить сигаретами. В том году была теплая осень, удивительно теплая. Уже конец сентября, а почти жарко – градусов под двадцать тепла. Ни одного дождя еще не было, и вся трава сгорела, пожухла. Пустырь был рыжий, по нему гулял мягкий теплый ветер, в отдалении шумели золотые деревья. Наташа запрокинула голову и вдруг сказала: