Имя врага
Шрифт:
Анатолий же, в отличие от Розы, унаследовал такое же вселенское спокойствие их отца, которого ничто не могло вывести из себя, который со стоическим упорством переносил бурные вспышки матери. В этом и заключалась любовь. Для него так было всегда. Лед и пламя, которые разбивались при встрече. Их родители любили друг друга той самой любовью, которую воспевают в еврейских анекдотах и в старинных средневековых романах. Они и умерли почти в один день. Сначала отец, а месяц спустя, день в день, не сумевшая жить без него мама.
– Что здесь происходит? – Роза оттолкнула парня
Глаза Розы сверкали молниями. По телу пробегала легкая дрожь. И она была хороша, так невероятно хороша, что все мужчины, находящиеся в комнате, отреагировали на ее появление.
Но Анатолий при виде красоты сестры испытывал только глубокую боль. Ему было больно, что сестра не видит, не понимает, никак не осознает этой красоты, что трагедия ее жизни полностью перечеркнула в ней возможность восхищаться собой, и она не может ни осознать, ни использовать эту свою власть над мужчинами. В голове тут же мелькнула преступная мысль: вот соблазнила бы Роза этого следователя, который смотрит на нее бараньими глазами осоловевшего самца, и тот бы его отпустил. И можно было бы жить так, как прежде – открыть окно и писать под истошный вой, который он всегда называл плачем пугающей моряков сирены.
И от этой черной мысли горло его сжала горечь, и он словно заново увидел свою сестру – но не пьянящей красавицей, а совсем маленькой девочкой со светлым, еще счастливым лицом, когда она умела быть счастливой и смеяться, а глаза ее светились от радости, а не от паники.
– Вы его сожительница? – первым опомнился следователь.
– Кто? Вы с ума сошли? – Роза даже задохнулась от этой нелепости. – Я живу в этой квартире! Я сестра!
– Это моя сестра, Роза Львовна Нун, – вмешался Анатолий, – и вы прекрасно знаете, что моя сожительница сбежала от меня. Я, кстати, догадываюсь почему. Знала, очевидно, что ко мне придут с обыском. Поучаствовала в доносе.
– Вы ошибаетесь, – в голосе следователя зазвучал лед, – мы к вам пришли не с обыском, а производить арест. И обвиняетесь вы в очень серьезных преступлениях – тунеядстве и антисоветской пропаганде.
– Вы с ума сошли! – повторила Роза и голос ее сорвался на крик. – Мой брат писатель!
– Вы бы присели, гражданка, – следователь пододвинул к ней стул. – Писатель в нашем обществе – это член Союза писателей, человек, чья творческая работа одобрена соответствующими органами, благодарными читателями и служит на благо и процветание нашего социалистического общества. А ваш брат – тунеядец и антисоветчик.
– Это неправда! Он не писал ничего такого… – Роза рухнула на стул, схватилась за грудь. Следователь отвел глаза в сторону.
– Вы, значит, читали? – заинтересовался он.
– Она не читала, – от страха Нун слишком резко вмешался в разговор, – я никому не даю читать то, что пишу. Никогда не давал. Она не прочитала ни строчки.
– Желание выгородить родственницу весьма похвально, – глаза следователя блеснули, – мы разберемся. Вы, Роза Львовна, где работаете?
– В музыкальной школе, учительницей, – голос Розы совсем упал.
– Как замечательно! И что вы преподаете?
– Игру на скрипке. – Она дышала часто и тяжело, только начиная осознавать масштабы разразившейся в их небольшой семье катастрофы.
– Прекрасное искусство – играть на скрипке, – усмехнулся следователь. – А что же, выступать с концертами вы не хотели? Или, к примеру, в оркестре играть?
– Хотела. Даже ходила на прослушивание в филармонию. Но я не понимаю, какое отношение ваши вопросы…
– Приятель по консерватории пытался вам устроить? Семен Аркадьевич Лифшиц, так?
– Ну… да. А при чем тут это?
– Протекция, покровительство, родственичество, кумовство? Вы бы, Роза Львовна, за своим моральным обликом смотрели!
– Меня не взяли в оркестр филармонии. При чем тут все это?
– А при том, что если бы вас взяли, мы бы поговорили с вами по-другому. Так что, Роза Львовна, лучше думайте о себе, о не о том, кем является ваш преступный братец.
Роза задышала опять часто, и Анатолий понял, что сейчас она снова вспылит и наговорит кучу дерзостей, поэтому быстро вмешался:
– Роза, как ты сходила в магазин? Было интересно?
Обыденный вопрос принес тот эффект, на который он и рассчитывал. С Розы сбило волну, и она вдруг переключилась, забыв нахамить следователю:
– Ты можешь сейчас спрашивать о таких пустяках, когда… когда… – Сестра повернулась так резко, что под ней заскрипел стул.
– Успокойся, пожалуйста, – он твердо встретил ее взгляд и улыбнулся так, как умеют улыбаться только очень любящие люди – когда улыбка в словах, глазах, жестах, а на лице не отражается и тени ее.
Роза его поняла, как-то разом сникла и вдруг стала очень испуганной и усталой, и было ясно, что отныне усталость эта, так же, как и страх, навсегда поселится в ее и без того разбитой жизни.
Нун мысленно усмехнулся: этот следователь – тот еще гад! Как ловко подвел к такой скользкой, провокационной информации, которую можно было узнать, только если тщательно и долго собирать сведения обо всей их семье. Он прекрасно помнил Сему Лифшица, когда тот был еще худеньким, сутулым мальчиком в очках, а не мировой знаменитостью. В консерватории Сема был действительно влюблен в Розу – а как ее можно было не любить?
Но Роза больше не была способна к любви – после того, что с ней произошло. И Анатолий серьезно сердился на нее за то, что она упускает такую выгодную партию. Ведь даже в консерватории было понятно, что у Семы великое будущее. Когда он играл на скрипке, камни плакали. Только одна Роза могла остаться бездушной. Потому что у нее больше не было души.
– Ты бы зашла к Семе Лифшицу, поинтересовалась, как у него дела, – произнес он, пристально глядя ей в глаза. Он сказал то, чего не понял следователь: беги к Семе, займи у него денег, проси о помощи! Сема знаменитость, у него связи, он может что-то сделать, он был в тебя влюблен. Он может тебя спасти. И Роза отлично его поняла – это отразилось в ее глазах. Она кивнула: