Иная судьба. Книга I
Шрифт:
— Это была временная мера, скажем так — показательная. Не хотелось бы делать её постоянной на всём пути нашего следования. Вы меня хорошо поняли? Ни слова с вашей стороны без необходимости, ни в моём присутствии, ни в присутствии солдат. Если я услышу хоть что-то, кажущее подозрительным — эта вещица вновь будет пущена в ход, на сей раз — до самого вашего свидания с его светлостью. Вы обещаете молчать?
Молчать? Да всё её спасение было в том, чтобы доказывать, кричать на весь мир, что она невиновна! Однако Марта, перемогая себя, кивнула. Снова сидеть с унизительно раскрытым ртом, снова терпеть вонючую затычку не хотелось. Она потерпит, не век же им ехать! И потом, её ведь собирались о чём-то там расспрашивать? Вот она и скажет…
И она стала проговаривать в уме оправдательную речь. Господа ведь гладко говорят, значит и ей нужно также, не запинаться, упаси боже, чтобы выложить сразу и понятно.
Наверное, слишком просто.
«Я Марта, простая девушка из деревни Сар».
«Я Марта. Никакая не беглая жена, господин хороший, вы посмотрите только на меня хорошенько…»
Ой, плохо… А ну, как она действительно похожа на беглую? Но деваться-то некогда, надо учить правильные слова, чтобы не растеряться, когда настанет её, Мартино, время.
…А руки ей так и не развязали. Лишь, остановившись спустя пару часов на каком-то постоялом дворе, освободили, провожая в уборную. Хорошо, юбки не задрали, не помогли, нарушая пресловутую дворянскую честь, иначе Марта сгорела бы со стыда. Её проводили в небольшой хлипкий сарайчик с дощатым помостом, зияющим двумя зловонными дырами, и заперли снаружи. Правда, не торопили, заметив, как она поводит плечами и растирает кисти, пытаясь возвратить чувствительность. Сопровождающие недвусмысленно журчали тут же за стенкой сортира, Марта шипела сквозь зубы все известные ругательства, что наслышалась в своё время в кузне у дядьки, пыталась подобрать юбки, чтобы не запачкаться в дерьме, кое-где щедро удобрившем пол. Да у самого последнего лодыря на деревне отхожее место не в пример чище! Содрогаясь от отвращения, кое-как пристроилась на помосте. И вот странности женской души! несмотря на плачевность собственного положения, ей до смерти было жалко нарядного платья, хоть и чужого…
«Хороша бабенция», — буркнул голос за стенкой. «Я б завалил, ей-бо… что скажешь, Тони? Пока кэп-то не видит, он, поди, за этим же самым к хозяйке попёрся, успеем…» «Сдурел?» — крякнул второй, судя по голосу — постарше. «А чё?» «А то. Не положено. Кэп у нас законник, а по закону, знаешь как? Пока баба не осуждена — да ещё дворянка — она, считай, невиноватая ни в чём и под законом ходит. Боже сохрани хочь глянуть не так — по судам потом затаскает! Вот погоди, приговорят — на всю ночь нам отдадут, наиграешься». «Точно?» «Что б мне пропасть, ежели вру». «Так ить… не одни мы в гарнизоне, и кроме нас желающие найдутся». «И чё? Её не убудет, а куда добро беречь, если утром — в расход?» Марта застыла, не успев натянуть тоненькие, отороченные кружевом штанишки. Трясущимися руками машинально завершила начатое да так и оцепенела, завернув юбки выше колен. «Да вот ещё что…» — голос второго, более опытного стража, многозначительно понизился. «Ты, брат, этого… того… хотелку-то свою пока припрячь. Ишь, глаза-то замаслились! Не вздумай её щипать там или лапать, а то допрыгаешься…» «А чё?» «А то. Херцог наш, конечно, крутенёк, да однако же, мущщина, на баб податлив; и хоть на сучку свою сердит… всё может статься. Глядишь — ублажит его, расстарается — и снова в силу войдёт, он, хоть суров, херцог-то, но, сказывают, отходчив. Ну, посечёт, ну, помучает — да простит. Вот и подумай своей башкой, кого эта мамзелька припомнит, чуть в себя придёт?» «Кого?» «Болван! Того, кто её хоть пальцем тронул, пока она в немилости была; уж это как пить дать, всех соберёт, я эту породу знаю. С виду ангелица, а в душе… Сучка, одно слово. Не связывайся».
Зависла пауза. Марта, чуть дыша, оправляла платье.
«Ото ж», — неуверенно пробормотал тот, что моложе. «Всё-то ты знаешь…А ну, как не нажалуется?»
Старший сплюнул.
«Я предупредил. Смотри, сам вместо неё на кол сядешь! Ему всё едино, кто на нём, честный солдат или бл_дь благородная. Не маленький, сам думай».
На пути в возок Марту пошатывало от ужаса. Ноги не несли. Капитан, глянув ей в лицо, подставил локоть.
— Обопритесь на мою руку, сударыня, — сказал учтиво и помог: и на подножку ступить, и в возок залезть. И связывать больше не приказывал, хоть по-прежнему глаз не спускал. Остаток пути Марта молчала от застрявшего в горле комка. Стало быть, герцог и есть — разгневанный супруг? Страшно было неимоверно. И будь она в самом деле из благородных — уже давно лежала бы без чувств, ибо, по словам женщин и девушек, прислуживающих иногда в баронском замке, у барышень, да и у знатных дам есть такая манера — то и дело в обморок брякаться, это признак души чувствительной и нежной… а ещё корсеты виноваты, которые так сжимают, что у девочек груди не растут, как положено, а остаются крошечными. Потому-то бароны да прочие господа любят за деревенскими девками охотиться — те корсетов не носят…
К концу пути Марта устала бояться. Она тупо глядела в одну точку — на поблёскивающую в полумраке медную шишку в стене, и всё гадала — для чего она? Но вот карета замедлила ход, в окошко со стороны возницы стукнули. Капитан повернул шишечку, створка окна подалась.
— Что там?
— Посыльный от его светлости! — сообщили снаружи. — Велено передать: ждут. Вести прямо к коменданту в кабинет.
— Хорошо, — лаконично ответил капитан. Захлопнул оконце и повернулся к Марте.
Противно засосало под ложечкой. Всё, прибыли? Вот сейчас-то и начнётся самое страшное? В сумраке недолго и ошибиться, но почему-то Марте показалось, что в синих глазах военного мелькнуло сочувствие. На секунду её охватило желание — рухнуть на колени, целовать руки этому человеку и умолять, умолять не вести её никуда, оставить здесь, в возке, заступиться перед страшным герцогом. Она не хочет на кол! За что? Она ни в чём не виновата! Словно угадав её намерение, военный подчёркнуто энергично положил ладонь на эфес шпаги.
— Итак, сударыня, — голос его был сдержанно-суров и непреклонен, и Марта как-то сразу поняла всю бесполезность задуманного. — Мы на месте. Напоминаю: вам запрещено говорить до самой встречи с его светлостью, нам запрещено слушать, если вдруг вы не стерпите. Предупреждаю: меры в случае ослушания будут применены куда более жёсткие, чем раньше. Держите себя в руках.
Девушка молчала, чувствуя только, как в груди зарождается дрожь. Пустой живот свело. Голода Марта не чувствовала, напротив — её даже подташнивало, от дорожной тряски, от вновь зарождающейся паники, да и разбитая голова давала о себе знать.
— У вас ещё есть шанс, — внезапно быстрым шёпотом проговорил капитан. — Вы слышали, мне велено доставить вас к коменданту? В кабинет, а не в пыточную. Значит, поначалу с вами попытаются договориться. Хотите жить — не упрямьтесь. Вы поняли? — Взглянув на него дикими глазами, Марта истово кивнула. — А сейчас — молчите, бога ради. — И первым вышел из возка.
Руку Марте никто не предложил, да она и не ожидала. Не было у неё такой привычки. Подхватили с двух сторон, как тогда, на поляне, и молча повлекли через необъятный мощёный двор, в тяжёлые двери, хлопнувшие за ней, как крышка гроба, по длинному коридору, освещённому масляными лампами, мимо зарешеченной двери в подвал, и наверх, по лестнице, на второй этаж… Собравшись с духом, Марта приготовилась храбро взглянуть в лицо человеку, от единого слова которого зависело, жить ей или умереть… но старания пропали втуне: они оказались всего лишь в приёмной, большой, почти лишённой мебели комнате с двумя широкими скамьями вдоль одной из стен. В одном из углов проступал угол печи, очевидно, призванной отапливать и соседнее помещение, но сейчас от голубых, безумно дорогих изразцов веяло не теплом, а холодом. То ли августовский вечер напоминал, что не за горами осень, то ли Марту знобило. Перед дверью, обитой медными полосами, капитан остановился. Взялся за внушительное кольцо, негромко стукнул. Дождавшись отклика изнутри, распахнул, обернулся к пленнице — и сделал приглашающий жест рукой. Сопровождающие при этом вытянулись, как на параде, словно тот, кто находился по соседству, уже прожигал их взглядом.
Помедлив и не дождавшись, капитан выразительно приподнял бровь, посторонился, энергично кивнув в сторону дверного проёма. Марта скорее почувствовала, чем увидела, как рейтар справа отвёл для замаха руку — наверное, чтобы схватить её за шиворот и втолкнуть в комнату. Не дожидаясь, пока к ней прикоснётся тот, кто обсуждал её за стеной сортира, она поспешно шагнула вперёд. Скорей бы уж… Пусть всё решится, она больше не выдержит сколько же можно бояться.
В кресле напротив камина, вытянув ноги к огню, сидел мужчина в чёрном. При Мартином появлении он даже не шелохнулся, мрачно уставившись на пламя. Красноватые отблески плясали на лице, в полировке тяжёлого кресла, и непонятно было: то ли это живой человек застыл, как мёртвое дерево, то ли кресло под ним оживает, дышит, хочет погреться и потянуть подлокотники к огню… Марта робко сделала несколько шажков в его сторону. Остановилась. Чёрный человек повернул голову — и девушка замерла, как мышь, парализованная предсмертным ужасом перед котом.
Он был уже немолод, герцог д'Эстре, наверняка лет тридцати семи, а то и сорока, почти старик… с точки зрения молоденькой девушки. Старый — а совсем не седой, в копне иссиня чёрных волос до плеч — ни единой белой нити. Марта даже не догадывалась, сколько женщин мечтали вцепиться в эту гриву в порыве страсти; а уж сколько мужчин жаждали… небрежно поднять её, отделённую от туловища, и отбросить прочь… Ей вообще было не до мыслей. Она и лица-то светлейшего разглядеть не могла, потому что от волнения перед глазами рябили какие-то пятна.