Иная терра
Шрифт:
Илар пристально посмотрел в глаза своего визави. Тот не отводил взгляда, и Командор вдруг ощутил чувства, которые не мог удержать даже абсолютный щит терранца. Эмоции, простые и понятные каждая по отдельности, вместе образовывали совершенно безумную смесь, от которой начинала кружиться голова. Он вслушался, пытаясь осознать, что же за чувства обуревали собеседника, и, кажется, даже почти понял…
— Не надо. Пожалуйста, — очень тихо сказал седой. И Илар отступился. Того, что он успел считать, было более чем достаточно. Пожалуй, даже больше, чем он на самом деле хотел бы знать.
Несколько минут они сидели в тишине. Солнце опустилось на горизонт, в комнате стало совсем темно.
— Я хочу понять — как вы смогли измениться, стать, по сути, полной противоположностью того, чем являлись? Обычно властолюбцы не меняются, их приходится уничтожать.
— Да, это так, — Илар усмехнулся. — Наверное, я просто объелся властью и осознал, что есть что-то иное, недоступное мне. Потому и ушел. Но не буду гнать лошадей, я потом поведаю вам обо всем. А теперь я хочу услышать продолжение вашего рассказа. Возможно, ваш путь — это выход для очень многих миров…
— Возможно, — пожал плечами собеседник. — Миры, думаю, все разные. И люди в одном не похожи на людей в другом.
— Во многом все же похожи.
— Не знаю, сам не видел, поэтому не могу судить.
Он помолчал, затем прокашлялся и начал говорить. В хриплом, иногда срывающемся голосе было отчетливо слышно, что он не рассказывает — он вновь переживает то, что сейчас уже стало далеким прошлым, но по-прежнему осталось в близком «вчера».
Наступила ночь, а в комнате все осталось таким, каким было перед закатом — разве что собеседники поменялись местами. Теперь Илар внимательно слушал историю своего визави, все глубже погружаясь в нее, проживая чужую жизнь вместе с ее обладателем, этим седым мужчиной. Командор знал: он должен понять, как простому человеку удалось достичь невозможного. И он узнает.
Первая часть
I. I
Двадцать тысяч дней и ночей пройдет,
Человек родился, человек умрет.
Люди боятся смерти.
Так было всегда, так есть, и так всегда будет. Сменяются поколения и нравы, уходят и вновь возвращаются эпохи, когда жизнь человеческая не стоит ломаного гроша, но так или иначе, люди боятся смерти.
И это естественно. Человеку вообще свойственно бояться неизвестности.
Люди на протяжении многих тысячелетий ищут способ справиться со своим страхом. Они придумывают себе все новые и новые объяснения того, что ждет за гранью, откуда никто не возвращается: одни верят в загробную жизнь, рай или ад, другие надеются на перерождение в иных мирах и телах, третьи допускают вероятность посмертного существования хотя бы в виде призрака, четвертые находят более оригинальные пути — но все как-нибудь, да объясняют себе, что будет «потом». Люди ищут себе кумиров, совершивших невозможное: ни одна религия, ни одна мифология не обходится без святого, чудотворца, бога, героя — неважно, кого, лишь бы он вернулся к жизни, умерев.
Но вера, неважно, во что, помогает не всегда, а главное — не всем: что толку от рая или ада, от бесконечной цепочки реинкарнаций, если нет сил поверить в них всей душой, нет сил не надеяться — знать, что это будет. И люди, на время удовлетворяясь найденным объяснением, через год или десять лет, но начинали искать новый способ борьбы со страхом смерти. Над смертью стали смеяться — и в моду вошли истории о забавных, неповоротливых зомби, раз в году, на праздник Всех Святых, люди стали одевать маски и костюмы разнообразных мертвецов, пугать знакомых и пугаться, если кто-то из ряженых успел выпрыгнуть из-за угла и скорчить страшную рожу первым, а после вместе смеяться над секундным ужасом. Смерть стали презирать — и появлялись тысячи тысяч героев, бесстрашно бросающихся в самое пекло, насмешливо скалясь в лицо костлявой. Смерть даже стали любить и желать — и на улицах городов появились печальные молодые люди в черных одеждах и в черном гриме, воспевающие смерть в балладах и стихах.
И многим удалось справиться.
Многим — но далеко не большинству.
А потом наступил девятнадцатый век, мир вздрогнул, и изменения, медленно шедшие уже долгое время, внезапно ускорили свое течение. Прежние ценности стремительно утрачивали свое значение, жизнь человека стала дороже и, одновременно, — во сто крат дешевле: если раньше любой человек, выйдя из дома с клинком у бедра, рисковал быть вызванным на дуэль, то в двадцатом веке мало кто мог похвастать личным оружием. Вот только если несколько столетий назад уничтожить целую страну не представлялось возможным даже стотысячной ордой, то сейчас для этого достаточно было нажать кнопку — и территория, на которой еще недавно высились города, жили люди, росли цветы и деревья, плодоносила земля и носились в лесах звери, за несколько часов превращалась в безжизненную и смертоносную серую пустыню.
Страх перед смертью усилился.
Но люди продолжали бороться.
Смерть сделали торжественной и официальной. Ее погребли под ворохом бюрократической волокиты по оформлению свидетельства о смерти, под кучей небрежно сваленных на холодную надгробную плиту венков и букетов из символически-мертвых искусственных цветов. На могиле известного рок-певца стали собираться поклонники его творчества — вспоминать музыканта, пить дешевый портвейн, кричать песни под расстроенную гитару без первой струны, а потом бить морды тем, с кем не сошлись во мнениях, не замечая, что в пылу пьяной драки топчут ногами принесенные на могилу цветы.
Потом грянула катастрофа две тысячи двадцатого года, по Терре пронеслись ураганы, землетрясения, извержения вулканов, наводнения, страшные лесные пожары… В кошмаре стихийных бедствий сгорели религии, не осталось роскошных католических соборов, величественных мечетей и стройных минаретов, строгих и красивых православных церквей и монастырей, не стало синагог, буддистских храмов… Что-то восстановили, но очень немногое — люди были заняты тем, чтобы выжить, и убедившись, что боги не очень-то торопятся отвечать на молитвы, не сохранили желания воссоздавать богам дома, предпочтя позаботиться о себе.
Человечество сумело выжить. Люди продолжали умирать.
И продолжали бояться смерти — не больше, чем раньше, но и не меньше.
Но теперь смерть стала скучной обязанностью.
Именно на такие мысли навевал центральный зал главного крематория Внешнего города — высокие, облицованные гладким блестящим мрамором стены, казенно-белые потолки без малейшего следа лепнины, простые плоские светильники, матовый пол под ногами. Постные лица служащих, уже давно не пытающихся надевать маски профессионального сочувствия. Нервные взгляды людей, по старой традиции вынужденных провожать умерших в последний путь и из-за этого терять деньги за пропущенный рабочий день. Строгое расписание малых залов — на одну кремацию не более пятнадцати минут.