Индийская принцесса
Шрифт:
Каваньяри не стал возражать. Он начинал страдать от последствий контузии и не заподозрил, что на самом деле лейтенант Гамильтон попросил его занять именно эту позицию лишь потому, что считал верхний этаж офицерского собрания гораздо более безопасным местом, чем полный народа двор, и хотел оградить раненого начальника от ненужного риска.
Словно доказывая оправданность такой предосторожности, мушкетная пуля, выпущенная с близкого расстояния и на уровне коленей, просвистела над землей, едва Уолли успел увести сэра Луи со двора. Выстрел ранил двоих мужчин и привел в изрядное смятение всех остальных: казалось, он произведен из палатки, где прежде хранились боеприпасы, и только после второго и третьего выстрела гарнизон понял, что афганцы пробили стену за пустой палаткой и стреляют по ним вслепую с улицы за резиденцией. Двор словно по волшебству опустел, и Уильям приказал наику (старосте) Мехр Дилу и сипаям Хасан Гулу и Удин Сингху заделать дыру. А чтобы добраться до нее, требовалось снять палатку.
Трое джаванов сумели сделать это и с помощью палаточных колышков затолкали скомканную парусину в пролом, после чего загородили ненадежно заделанное отверстие толстой кожаной ширмой из столовой комнаты и окованным жестью сундуком с зимней одеждой своего командира. Но по ходу дела наику прострелили руку, и сразу по окончании работы Хасан Гул отвел раненого товарища в здание офицерского собрания, к доктору-сахибу, ибо рука у Мехр Дила висела плетью и из-под кушака, который он туго затянул над раной в надежде остановить кровотечение, лилась кровь.
Комнаты на первом этаже были полны мертвых, раненых и умирающих, но доктора-сахиба там не оказалось, и его измученный помощник, Рахман Бакш, на миг подняв взгляд от полотенца, которое накладывал в качестве тампона на огнестрельную рану в бедре какого-то сипая, сказал, что сахиба позвали наверх и что Хасан Гулу лучше отвести наика туда – здесь, внизу, уже нет места для раненых.
Двое джаванов поднялись по лестнице в поисках доктора и, заглянув в открытую дверь, увидели, как он склоняется над сэром Луи, который лежит на кровати, согнув ноги в коленях и держась рукой за голову. Зрелище не встревожило их, поскольку все знали, что «бара-сахиб» получил ранение в голову; решив, что он страдает от последствий ранения (и не желая отвлекать доктора от столь высокопоставленного пациента), джаваны повернулись и спустились вниз, чтобы подождать, когда Келли-сахиб освободится.
Но сэр Луи свалился не от контузии. Он снова был ранен, на сей раз пулей, пробившей деревянную ставню, за которой он стоял, – пулей, выпущенной из одной из английских винтовок, партию которых прежний вице-король, лорд Майо, в знак доброго расположения подарил отцу Якуб-хана, Шер Али, от имени британского правительства…
Сэр Луи умудрился добраться до кровати, и совар, стрелявший сквозь отверстие в стене рядом с окном, сбегал вниз за майором медицинской службы Келли. Но Рози ничего не мог сделать, кроме как дать раненому воду – ибо он очень хотел пить – и обезболивающее средство. И надеяться, что конец наступит быстро.
Он не мог даже остаться с посланником. В его помощи нуждалось слишком много других людей, часть которых могла продолжать сражаться после оказания медицинской помощи. И Рози не считал нужным сообщать, что Каваньяри-сахиб смертельно ранен: подобная новость повергла бы гарнизон в уныние, а они и так находились под сильным психологическим давлением, потому что афганцы на улице и на соседних крышах начали призывать своих единоверцев мусульман присоединиться к ним – убить четырех сахибов и присвоить сокровища резиденции.
– Убейте неверных и присоединяйтесь к нам! – кричали зычные голоса невидимых людей, крушащих хлипкую саманную стенку двора. – Мы ничего не имеем против вас. Вы наши братья, и мы не желаем вам зла. Отдайте нам ангрези – и мы отпустим вас на все четыре стороны. Присоединяйтесь к нам, присоединяйтесь к нам!
«Благодарение Господу за молодого Уолли, – подумал Рози, прислушиваясь к неумолчным призывам. – Если бы не он, некоторые из наших людей, возможно, не устояли бы перед искушением поступить именно так, чтобы спасти свои шкуры». Но Уолли, похоже, знал, как противостоять этим заманчивым предложениям и поднять дух гарнизона, не только своих джаванов, но и многочисленных штатских – слуг и канцелярских работников, укрывавшихся в резиденции. Он, казалось, обладал способностью находиться в полудюжине разных мест одновременно – сейчас он на крыше одного из двух домов, а в следующий миг уже в казармах или во дворе, а еще мгновение спустя в комнатах, где лежат раненые и умирающие: хвалит, подбадривает, утешает, поднимает на смех малодушных, отпускает шуточки и распевает во все горло, взбегая по лестнице, чтобы поддержать словом тающую группу разведчиков на крыше офицерского собрания или сипаев на крыше казарм, ведущих огонь по мятежникам под ненадежным прикрытием парапетной стенки.
Рози посмотрел на умирающего посланника и подумал: «Когда он умрет, вся ответственность за оборону этой крысиной ловушки ляжет на плечи молодого Уолли… Уже лежит. Впрочем, надежнее плеч не найти». Он повернулся и вышел из комнаты, затворив за собой дверь и велев одному из слуг сидеть подле нее и никого не впускать: у бара-сахиба болит голова, и ему нужно отдохнуть.
Комната располагалась в глубине дома и была сравнительно прохладной, но, когда Рози вышел за порог, на него накатила волна жара и вони, ибо солнце стояло высоко над головой и во дворе резиденции почти не было тени, а на крышах, где находились разведчики, так и вовсе не было. Свежесть раннего утра давно исчезла, и в знойном воздухе воняло серой и черным порохом, а из нижних комнат обоих домов шел тошнотворный всепроникающий запах свежей крови и йодоформа – и прочие, еще более отвратительные запахи, которые усилятся с течением времени.
«У нас скоро кончатся медикаменты, – подумал Рози, – и бинты, и корпия. И люди…» Он взглянул через плечо на закрытую дверь и, почти бессознательно отдав честь, спустился по лестнице в душные, жаркие, зловонные комнаты, где жужжащие рои мух усугубляли страдания раненых, стоически терпевших все муки.
Многие мятежники пробрались обратно на территорию миссии и укрылись в конюшнях и за многочисленными глинобитными стенами, в которых они прорубали бойницы и сквозь них вели огонь по казармам и резиденции. Но у Уолли не хватало солдат для очередной вылазки. Его ненадежные укрепления между вражескими позициями на территории миссии и соседними домами, на крышах которых собиралось все больше стрелков, подвергались яростному обстрелу, и казалось удивительным, что в гарнизоне еще остались живые. Но живые все же остались, хотя их численность стремительно сокращалась. Тот факт, что противник нес значительно большие потери, не утешал. Уолли прекрасно понимал: у афганцев неисчерпаемые резервы и, сколько бы раз разведчики ни отбрасывали их и сколь бы многих ни убили, сотни других мгновенно придут на смену, точно зубы дракона. Но заменить убитых и раненых в резиденции некому. И из дворца по-прежнему никаких известий и никакой помощи…
Он принимал контрмеры против афганцев, пробивающих стену двора, когда запыхавшийся совар сбежал по лестнице с крыши офицерского собрания и сбивчиво доложил, что мятежники на улице притащили длинные лестницы и перекидывают их с домов напротив подобием мостов, по которым карабкаются, точно мартышки. Несколько из них уже достигли крыши – и что делать защитникам резиденции? Им не выстоять против такого количества врагов.
– Отступайте вниз по лестнице, – резко приказал Уолли, – но медленно, чтобы афганцы последовали за вами.
Совар убежал, а Уолли передал аналогичный приказ разведчикам на крыше дома посланника и, велев джамадару Мехтаб Сингху следовать за ним со всеми джаванами, каких только можно отозвать с позиций, бросился в здание офицерского собрания.
Разведчикам удалось скинуть первые лестницы на головы толпы. Но за ними появились другие – полдюжины, самое малое, – и хотя первые афганцы, достигшие крыши, были убиты выстрелами в упор, остановить поток людей, карабкавшихся следом за ними, не представлялось возможным, а потому маленькая группа разведчиков отступила к лестнице и стала спускаться, ступенька за ступенькой.