INFERNALIANA. Французская готическая проза XVIII–XIX веков
Шрифт:
— Ваше сиятельство, конечно, имеет в виду дайны, изданные Лесснером? {386}
— Да. Довольно посредственная поэзия, не правда ли?
— Пожалуй, он мог бы найти что-нибудь и получше. Согласен, что сборник этот, в том виде как он есть, представляет интерес чисто филологический. Но я уверен, что если хорошенько поискать, то можно найти и более благоуханные цветы вашей народной поэзии.
— Увы, я очень сомневаюсь в этом, несмотря на весь мой патриотизм.
— Несколько недель тому назад я достал в Вильне действительно превосходную балладу, притом исторического содержания… Ее поэтические достоинства замечательны!.. Вы разрешите мне ее прочесть вам? Она при мне.
— Пожалуйста.
Он попросил у меня позволения курить и глубже уселся в кресло.
— Я чувствую поэзию, только когда курю, — сказал он.
— Баллада называется Три сына Будрыса.
— Три сына Будрыса? — переспросил граф с некоторым удивлением.
— Да, ваше сиятельство знает лучше меня, что Будрыс — лицо историческое. {387}
Граф пристально посмотрел на меня своим странным взглядом. В нем было что-то непередаваемое, какая-то смесь робости и дикости, производившая на человека непривычного почти тягостное впечатление. Чтобы избежать его, я поспешил начать чтение.
«Три сына Будрыса
Старый Будрыс на дворе своего замка кличет троих сыновей своих, кровных литовцев, как и он. Говорит им:
— Дети! Давайте корм вашим боевым коням, седла готовьте, точите сабли да копья.
Слышно, что в Вильне войну объявили на три стороны солнца. Ольгерд пойдет на русских, Скиргелло — на соседей наших, поляков, Кейстут ударит на тевтонов. [114]
Вы молоды, сильны и смелы: идите воевать. Да хранят вас литовские боги! На этот раз я не пойду на войну, но дам вам совет: трое вас, и три перед вами дороги.
Один из вас пусть идет с Ольгердом на Русь, к Ильменю-озеру, под стены Новогорода. Там полным-полно горностаевых шкур и узорных тканей. Рублей у купцов — что льду на реке.
114
Рыцарей тевтонского ордена.
Второй пусть идет с Кейстутовой конною ратью. Кроши крестоносцев-раз-бойников! Янтаря там — что морского песку, сукна там горят и блестят, других таких не найти. У попов на ризах рубины.
Третий за Неман пусть отправляется вместе с Скиргелло. На том берегу жалкие сохи да плуги. Зато наберет он там добрых коней, крепких щитов и сноху привезет мне. Польские девицы, детки, краше всех полонянок. Резвы, как кошки, белы, как сметана, под темною бровью блестят звездами очи.
Когда я был молод, полвека назад, я вывез из Польши красивую полоняночку, и сделалась она мне женою. Давно ее уж нет, а я все не могу посмотреть в ту сторону, не вспомнив о ней!
Благословил он молодцов, а те уже в седлах, с оружием в руках. Тронулись в путь. Осень приходит, следом за нею зима. Они все не возвращаются. Старый Будрыс уже думает, что они погибли.
Закрутились снежные вихри. Всадник приближается, черной буркой прикрывает драгоценную поклажу.
— Там мешок у тебя? — говорит Будрыс. — Полон, наверно, новгородскими рублями?
— Нет, отец. Привез я тебе сноху из Польши.
В снежном облаке приближается всадник, бурка у него топорщится от драгоценной поклажи.
— Что это, сынок? Немецкий янтарь?
— Нет, отец. Привез я тебе сноху из Польши.
Разыгралась снежная буря. Всадник скачет, под буркой драгоценную хоронит поклажу… Но еще не показал он добычи, как Будрыс уже гостей созывает на третью свадьбу».
— Браво, профессор! — воскликнул граф. — Вы отлично произносите по-жмудски. Но кто вам сообщил эту прелестную дайну?
— Одна девица, с которой я имел честь познакомиться в Вильне у княгини Катажины Пац.
— А как зовут ее?
— Панна Ивинская.
— Панна Юлька! — воскликнул граф. — Ах, проказница! Как я сразу не догадался? Дорогой профессор! Вы знаете жмудский и всякие прочие языки, вы прочитали все старые книги, но вас провела девочка, читавшая одни только романы. Она перевела вам на жмудский язык, и довольно правильно, одну из прелестных баллад Мицкевича, которой вы не читали, потому что она не старше меня. Если угодно, я могу показать вам ее по-польски, а если вы предпочитаете великолепный русский перевод, я вам дам Пушкина.
Признаться, я растерялся. Представляю себе радость дерптского профессора, напечатай я как подлинную дайну эту балладу о сыновьях Будрыса.
Вместо того чтобы позабавиться моим смущением, граф с изысканной любезностью поспешил переменить тему разговора.
— Так что вы знакомы с панной Юлькой? — спросил он.
— Я имел честь быть ей представленным.
— Что вы о ней думаете? Говорите откровенно.
— Чрезвычайно милая барышня.
— Вы говорите это из любезности.
— Очень хорошенькая.
— Гм…
— Ну конечно! Какие у нее чудесные глаза!
— Н-да!..
— И кожа необыкновенной белизны!.. Я вспоминаю персидскую газель, где влюбленный воспевает нежную кожу своей возлюбленной. «Когда она пьет красное вино, — говорит он, — видно, как оно струится в ее горле». Когда я смотрел на панну Ивинскую, мне пришли на память эти строки.
— Может быть, панна Юлька и представляет собою подобный феномен, но я не слишком уверен, есть ли у нее кровь в жилах… У нее нет сердца!.. Она бела как снег — и как снег холодна!