Инкогнито грешницы, или Небесное правосудие

Крамер Марина

– Наверное, мне действительно стоит уехать… – пробормотала Марина, поднимаясь на крыльцо и вставляя ключ в замок.

Хохол просидел в пабе до вечера, но все предложения приятеля-бармена «пропустить стакашку-другую» решительно отверг. Выпить хотелось, но он боялся последствий. Боялся момента возвращения домой. Он знал, что, увидев Марину, может не сдержаться и дать волю разрывавшей его душу боли. Конечно, Коваль не удивилась бы, молча стерпела бы любые побои – но что потом? Потом, как всегда, ему было бы стыдно и невозможно поднять глаза, взглянуть ей в лицо, встретиться взглядом, уловить презрение и жалость. Да, вот это было хуже всего – жалость во взгляде Марины. Она жалела его – сильного мужика,

опустившегося до слабости ударить женщину. Потом ему придется вымаливать прощение – не потому, что она будет непреклонна, а потому, что так уж повелось, и он сам установил такие правила игры. Сегодня же Хохол просто не был готов следовать привычному сценарию.

На плечо легла женская рука, и он обернулся, окинул взглядом невысокую плотную деваху с простоватым личиком и круглыми карими глазами. Весь ее вид недвусмысленно свидетельствовал о роде занятий, но Женька даже помыслить не мог о том, чтобы клюнуть на зазывный взгляд. Он отрицательно покачал головой, и девица отошла, бормотнув что-то по-английски. «Послала, наверное», – отрешенно подумал Хохол и полез в карман, желая рассчитаться за кофе, которого успел выпить огромное количество. Бармен отсчитал нужную сумму и не взял чаевых – как, впрочем, и всегда. Он считал, что «обдирать» соотечественника, пусть и бывшего, дело последнее.

– Тут и без тебя есть, кому на чай отвалить, так что не парься, – пояснил он свой отказ как-то раньше, и теперь Хохол уже не удивлялся, хотя автоматически выкладывал на стойку сумму, превышавшую счет.

Уже стемнело, зажглись фонари, а на припаркованном у паба джипе тонким покрывалом лег снег. Хохол вынул щетку и смахнул белую пыльцу с лобового стекла. Нужно было ехать домой, но внутри все тоскливо ныло и сопротивлялось.

«Как же так? – думал Женька, положив голову на скрещенные на руле руки. – Как мы допустили такое? Я же чувствую, и она не хочет меня видеть, раздражается, нервничает. С какого момента все пошло не так? Когда мы вдруг успели настолько отдалиться друг от друга? Ведь я люблю ее… Я никого не любил так, как ее, ни с кем не был так близок. Почему она не видит? Или это все-таки я виноват? Может быть, нельзя так распластываться? Нужно включать мужика и орать, настаивая на своем? Но не с ней, не с Маринкой. С кем угодно – а с ней нельзя. Где и когда я ошибся?»

Время неумолимо приближалось к одиннадцати, нужно было ехать домой, и Хохол, тяжело вздохнув, повернул ключ в замке зажигания.

Урал

Виола сидела в мягком кресле, забравшись с ногами и укутавшись в белый вязаный плед. На столике перед ней стояла бутылка водки и рюмка, на блюдцах – кое-как нарезанный огурец и соленые грузди, чуть сбрызнутые сметаной. В пепельнице дымилась сигара.

Мысли роились в голове, но что-то главное так и ускользало, и от этого Виола злилась. Она никак не могла ухватить суть, перебирая в памяти фразу за фразой из своего разговора с Коваль. Она так и не могла понять, всерьез ли Марина подозревала ее в том, что это с ее подачи Бес лежит теперь в реанимации, или это просто была обычная чуть насмешливая манера Коваль разговаривать и одновременно прощупывать почву. Но Виола признавала: сама дала подруге повод считать так. Кто дернул ее за язык тогда, чуть более полугода назад, во время их последней встречи? Зачем она попыталась втянуть Марину в свои разборки с мужем? Ведь знала – Коваль никогда не станет делать того, что не посчитает оправданным.

Виола налила очередную порцию водки и опрокинула в рот. В последнее время крепкое спиртное совершенно «не забирало», и она никак не могла определить причину. Хорошо, что сын до сих пор в реабилитационном центре, он хотя бы не видит, в каком состоянии находится мать. Ветка стыдилась выпивать при ребенке – все-таки Алешка уже не был малышом, все понимал, и потому видеть в его глазах недетскую тревогу и тоску становилось просто невыносимо. Она скрыла

от него случившееся с Бесом – к чему и без того нездоровому мальчику такое потрясение?

Виола вдруг почувствовала такое отчаянное одиночество, от которого невозможно было спрятаться куда-то. Ей был необходим близкий человек рядом, и этим человеком могла стать только Марина. Марина, которую она предала в пьяном бреду, пытаясь спасти собственную шкурку. К ее удивлению, Коваль отреагировала на это совершенно нехарактерно для себя. Просто отрезала все общение – и не больше.

И вот сегодня Ветка набралась храбрости… Да что там храбрости, у нее просто не осталось иного выхода, и именно отчаяние и одиночество заставили ее позвонить Марине даже с риском, что та не ответит. Но Коваль сняла трубку и поговорила с ней, и теперь у Виолы зашевелилась надежда: а вдруг подруга не бросит ее, приедет, поможет. Теперь Коваль уж совсем нечего опасаться – внешность ее абсолютно далека от того, что, возможно, кто-то мог еще вспомнить, а тех, кто знал ее в новом образе, всего двое – она, Ветка, и Мишка Ворон, который уж точно не продаст свою «напарницу». Телохранитель Никита, бывший в курсе, погиб, а Гена уехал в Англию и живет теперь недалеко от Хохла и Коваль. Гришка же в коме, но даже если бы это было не так – он ни за что не узнал бы свою родственницу.

– Хоть бы ты приехала, дорогая… – прошептала Ветка, слизывая слезы с губ. – Ты так нужна мне…

Она встала, не заметив, как белый плед упал на пол, и, пошатываясь, пошла в кабинет Беса. Усевшись за компьютер, ввела пароль в свой почтовый ящик и тут же получила оповещение о новом письме. Адрес оказался незнаком, но у Виолы даже не шевельнулась мысль о том, что такие письма могут содержать все что угодно. Щелкнув «открыть», она в испуге отпрянула – на экране возникла ее собственная фотография с выколотыми глазами и пририсованной веревкой на шее…

Бристоль

Марина лежала в темной спальне и смотрела в потолок. Вечер она провела с Грегори – мальчик, хоть и расстроился, заметив отсутствие Женьки за ужином, вида все-таки не подал, стараясь не портить матери день рождения. Они поужинали вдвоем, потом Марина проверила домашнее задание, с удовольствием выслушала рассказ сына о том, как прошел день в школе, вместе с Грегом убрала кухню и загрузила посуду в машину. Обычно такие хозяйственные мелочи ложились на плечи ее мужчин – те старались оградить Марину от бытовых забот, но сегодня Хохла не было, а Грегу хотелось материнского внимания. Коваль видела, как мальчик сдерживается, чтобы не задать вопрос об отсутствии Женьки, и была благодарна сыну за тактичность.

– Мамуля, ты сегодня такая красивая, – обнимая ее за талию, проговорил сын.

– Только сегодня? – усмехнулась она, поглаживая его по темно-русым волосам.

– Нет, ты всегда красивая. Просто… я не мог привыкнуть к тому, что у тебя лицо теперь совсем другое… – признался Грегори, глядя ей в глаза. – Мне иногда было даже страшновато – голос твой, а лицо-то совсем чужое. Но потом я привык.

Коваль с трудом подавила покаянный вздох – сколько же пришлось вынести ребенку, к каким недетским выводам прийти, что пережить. А она уже опять думает о том, как бы уехать. И как объяснить ему причину?

– Мам, а где папа? – все-таки не выдержал Грегори, и Марина вздрогнула.

– Не знаю. Наверное, у него дела какие-то.

– Дела? В твой день рождения? – враждебно переспросил сын. – А ты из-за него лицо переделала! Из-за него! А он даже в твой день рождения – дела, дела!

– Грег! – предостерегающе проговорила Марина. – Я тебя просила.

– Да, просила. Извини, мамуля, – и он вдруг уткнулся лицом ей в живот, стараясь не показать, что вот-вот заплачет.

Внезапно Грегори резко оттолкнулся от нее и бросился бежать из кухни. Марина не сделала попытки догнать или вернуть сына – понимала: ему необходимо поплакать, а сделать это при ней он ни за что себе не позволит.