Иностранка. Филиал. Демарш энтузиастов. Записные книжки
Шрифт:
— Почему — ведро? Две порции. Ну, и шампанское. Ты любишь шампанское?
— Люблю.
— В молодости ты пил ужасную гадость.
— Бывало...
Появился официант, толкая изящный столик на колесах. Тася с ним кокетничала, завернувшись в простыню. И, кстати, подпоясавшись моим французским галстуком.
Потом мы выпили. Потом звонили в Кливленд неведомому Леве. Тася говорила:
— Я в Лос-Анджелесе... С кем? Что значит — с кем? Одна... Допустим, у подруги. Ты ее не знаешь, она известная писательница.
И затем, повернувшись
— Джессика, хани, сэй гуд найт ту май френд.
Я пропищал:
— Гуд найт.
Тася говорила с Левой минут двадцать. Даже на кровать прилегла.
Потом в коридоре раздался шум. Возвращались откуда-то мои коллеги. Я узнал хриплый голос Юзовского:
— Русский язык, твою мать, наше единственное богатство!..
Тася говорит:
— Я бы с удовольствием выкупалась.
— Есть душ.
— Тут, в принципе, должно быть море.
— Точнее, океан.
Затем я услышал:
— А помнишь, как мы ездили в Солнечное?
Тася подошла ко мне в университетской библиотеке. Она была в кофточке с деревянными пуговицами. Знакомые поглядывали в нашу сторону.
И вот она сказала:
— Поехали купаться.
— Сейчас?
— Лучше завтра. Если будет хорошая погода.
Я подумал — а сегодня? Чем ты занята сегодня?
И снова я целый вечер думал о Тасе. Я утешал себя мыслью: «Должна же она готовиться к зачетам. И потом — не могут люди видеться ежедневно...» При этом я был совершенно уверен, что видеться люди должны ежедневно, а к зачетам готовиться не обязательно.
Наутро я первым делом распахнул окно. Небо было ясное и голубое.
Я натянул брюки и теннисную рубашку. Кинул в чемоданчик темные очки, полотенце и сборник рассказов Бабеля. Потом заменил Бабеля Честертоном и отправился на вокзал.
Тася уже стояла возле газетного киоска. Ее сарафан казался пестрым даже на фоне журнальных обложек.
Мы купили билеты в автоматической кассе. Зашли в пригородную электричку. Сели у окна.
Было жарко, и я пошел за мороженым. А когда вернулся, Тася сказала:
— Еще четыре минуты.
Мы помолчали. Вообще гораздо легче молчать, когда поезд тронется. Тем более что разговаривать и одновременно есть — довольно сложная наука. Владеют ею, я заметил, только престарелые кавказцы.
Тася поправляла волосы. Видно, думала, что я слежу за ней. А впрочем, так оно и было.
Жара становилась невыносимой. Я дернул металлические зажимы и растворил окно. Тасины волосы разлетелись, пушистые и легкие.
Напротив расположился мужчина с гончим псом. Он успокаивал собаку, что-то говорил ей.
За моей спиной шептались девушки. Одна из них громко спрашивала: «Да, Лида?» И они начинали смеяться.
Под окнами вагона бродили сизые голуби.
Народу становилось все больше. Я не хотел уступать своего места. Но затем вошел лейтенант с ребенком, и я поднялся. Девушка тоже встала. Мы протиснулись в тамбур.
В тамбуре было прохладнее. Кто-то умудрился втащить сюда коляску от мотоцикла. Рядом на полу устроились юноши с гитарой. Один, притворяясь вором-рецидивистом, напевал:
Эх, утону ль я в Северной Двине,
А может, сгину как-нибудь иначе,
Страна не зарыдает обо мне,
Но обо мне товарищи заплачут...
Мы прошли в угол. Тася достала пачку американских сигарет. Я отрицательно покачал головой. Этого требовал мой принцип сдержанности. Она закурила, и я почувствовал себя так, будто женщина выполняет нелегкую работу. А я стою рядом без дела.
Потом вспоминали университетских знакомых. Тася сказала, что многие из них — эгоистичные, завистливые люди. Особенно те, которые пишут стихи.
Я сказал:
— Может, злятся, что их не печатают? Может, у них есть основания для злобы? Может быть, то, что называют эгоизмом, — всего лишь умение дорожить собой?
— Вы тоже пишете стихи?
В Тасином голосе прозвучало легкое недовольство. Очевидно, до сих пор я казался ей воплощением здоровья и наивности. Первая же моя осмысленная тирада вызвала ее раздражение. Как будто актер позабыл свою роль. Тася даже отвернулась.
Мы пересекли границу курортной зоны. Теперь можно было выйти на любой станции. Везде можно было найти хороший пляж и чистую столовую.
Я взял Тасю за руку и шагнул на платформу. Электричка отъехала, быстро набирая скорость. Толпа двигалась по главной улице к заливу.
Вдоль дороги располагались санатории и пионерские лагеря. Навстречу шли дачники, одетые в пригородном стиле. Проезжали велосипеды, сверкая никелированными ободами. Хорошо было идти твердой грунтовой дорогой, пересеченной корнями сосен.
Мы перешли шоссе, оставляя следы на горячем асфальте. Дальше начинался сероватый песок.
Окружающий пейзаж напоминал довоенный любительский фотоснимок. Все было обесцвечено морем, солнцем и песком. Даже конфетные бумажки потускнели от солнечных лучей.
Перешагивая через распростертые тела, мы направились к воде. Песок здесь был холодный и твердый.
Мне захотелось уйти подальше от людей. Не сомневаюсь, что мое желание уединиться Тася восприняла как любовный призыв. Как хороший партнер на ринге, девушка ответила мне целой серией испытующих взглядов. В голосе ее зазвучали строгие девичьи нотки. И наконец она решила заранее переодеться в специальной кабине. Наподобие ширм, эти раздевалки стояли в десяти метрах от воды.
Под фанерными стенками, не достигавшими земли, видны были щиколотки женщин. Я безошибочно узнал в этой сутолоке Тасины желтоватые пятки. Она переступала через нечто легкое и розовое.