Иной мир
Шрифт:
— Он болтает чушь! — воскликнул Чи, — не верьте ему. Соня, уведи его, у него, кажется, снова приступ.
Чи сказал это только потому, что он знал, что его оптимизм потерял бы всякую правдивость, если бы болтовня больного оказалась правдой. Из динамика снова донеслись слова. Словно в экстазе, Паганини прислушался, dзатем прозвучала музыка.
— Отвратительно, — проворчал он, — очень плохо. Жаль, что я не передал первую часть моей симфонии, она была бы самой лучшей похоронной музыкой. Самой достойной, понимаете вы? Именно в первой части я проработал много переплетений с Землей…
— Хватит о твоей
— Расскажи, — попросила Соня.
— Я уже сказал, — заверил он. — Мы упали на Луну, нас там искали, но нас там не нашли. Теперь в нашу честь возводят обелиск. Мы вошли в историю. Братья, мы стали бессмертными, и нас убьют ударом камня — памятником. Если бы они сыграли музыку получше…
— Я не верю ни единому его слову, — сказал Чи, — и вы тоже не должны принимать его болтовню всерьез.
— Но я принимаю ее всерьез, — ответил Гиула. — Почему ЦУП прекратил звать нас? Если бы они приняли наши сигналы, тогда бы они ответили.
Его слова меня словно хлыстом ударили. Голос логики был безжалостным и неопровержимым. Чи сказал в нашем молчании: «Я не сдаюсь. Мы приблизимся к Земле, и нас найдут».
— Ты лжешь, Чи, — кряхтел Паганини, — ты сам прекрасно рассчитал. Через триста пятьдесят четыре года мы приблизимся к Земле. Я прав, Стюарт?
— Да, — сказал я.
— Но это же невозможно, — прошептал Гиула, — Чи, это не может быть правдой.
Чи молчал.
— Нет пути назад! — крикнул индиец. — Мы живем в вечности. От этого я не стал несчастным, потому что нас не забудут, если мы вовремя выйдем из корабля. Там мы умрем чисто. Через сотню или тысячу лет нас найдут, свежих, чистых — как Миша, которого вы привязали снаружи. Мы будем спать под музыку сфер мириада солнц. Это небо, о котором люди мечтают тысячелетиями…
— Уберите же, наконец, этого идиота! — ожесточенно крикнул я. Я был близок тому, чтобы закричать или заплакать. Соня что-то прошептала ему на ухо. Он последовал за ней в лазарет. В динамиках все еще трещало. Чи выключил приемник.
— Господи, — прошептал Гиула, — они прекратили наши поиски, они сделали нас героями. Но я не хочу быть героем, я никогда не был героем…
Было похоже, что у него на глазах наворачивались слезы.
— Не хватало еще, чтобы ты еще начал молиться, — укоризненно сказал Чи. — Предположим, что они действительно еще не обнаружили нас — тогда нас найдут потом. Почему мы должны сдаваться? У нас на борту есть все, что необходимо для жизни. Однажды они нас обнаружат.
— Ты сам в это больше не веришь, Чи, — сказал я.
— Я верю в это, — заверил он. — Во что нам еще верить, как не в наше спасение?
— Я больше не участвую в этом безумии. Объявлены погибшими — сейчас действительно все закончилось…, - тихо простонал Гиула.
— Он даже не уверен, сказал нам Паганини правду или нет, — возразил Чи.
Гиула оставил свое место.
— Ты куда, Гиула? — подозрительно спросил я.
— В мою каюту.
Я удержал его.
— Дай мне ампулу.
— Нет, — сказал он и вырвался. — Пусть каждый увидит, как он может справиться с этой жалкой жизнью. Я больше не могу.
Я хотел подойти к нему, но Чи оттащил меня назад и сказал:
— Оставь его, Стюарт, это тоже что-то вроде сумасшествия, против которого мы бессильны. Он думает, ему хватит мужества, чтобы заснуть. На самом деле он самый жалкий трус, которого я только встречал в жизни. Намотать десять-двенадцать витков вокруг Луны и затем вернуться обратно чествуемым героем, на это хватило его мужества. Но с этим справился бы любой старик. Почему ты не пройдешь через шлюз, Гиула? Или ты думаешь, что мы оставим тебя при себе и, может быть, еще законсервируем тебя рядом с Мишей? Нет, так мы нашего командира не опозорим. Он принес себя в жертву — и ради тебя тоже. Я скажу тебе, мы вернемся. И тогда мы сообщим о трусе. Ступай, проглоти эту штуку, а потом мы тебя запульнем в космос. От тебя ни следа не останется, я клянусь тебе!
Гиула с ужасом посмотрел на него, на его лицо показывало неуверенность. Но затем он освободился от стенки и ни говоря ни слова исчез в своей каюте. Мне было очень жаль, но я знал, что было бессмысленно уговаривать его.
— Больше не волнуйся о нем, — сказал Чи, — возможно, он еще образумится. Он должен в одиночку справиться с этой проблемой.
— Он не образумится, Чи. В нем поддерживала жизнь лишь твоя надежда.
Я содрогнулся от мысли, что Гиула мог бы сейчас проглотить ампулу и умереть через несколько мгновений. Разве я не обязан был бы помочь ему, как самый старший на борту? Но Гиула был не ребенком, и пребывание в этой преисподней ничего общего не имеет с мужеством и трусостью. Логика оправдывала его. Жизнь только тогда имеет смысл, когда есть ради чего жить. Ради чего на здесь жить?
Тридцать первое декабря
Я не могу попасть к нему, он заперся. С десяток раз я попытался поговорить с ним. Ответа не было. Он уже сделал это? Я поговорил об этом с Чи. Мы хотели подождать несколько дней. У меня угрызения совести. Не должен ли я был отговорить его от его намерения? Сегодня утром Соня как-то странно посмотрела на меня. Мне показалось, что на ее лице читался упрек и сказал: «Почему ты смотришь на меня, Соня? Мы все будем виноваты, если он решится. Он, в конце концов, не маленький…»
— Я не упрекаю тебя, Роджер, я смотрю на тебя по другой причине. Ты в последнее время смотрел на себя в зеркало?
Я провел рукой по своей бороде. За исключением Чи, мы с момента катастрофы больше не брились. Но Соня имела в виду вовсе не мою бороду. Когда я посмотрел в зеркало, я испугался. Мои темные волосы стали совершенно седыми.
Передатчики в капсулах уже давно больше не работали. Но это было нам уже безразлично. Все стало неважным. Только Чи делал вид, словно возвращается обратно на Землю. Меня уже давно раздражало, что он регулярно брился; сегодня я застал его за тем, как он шлифовал ногти на пальцах.
— Твоя чистоплотность кажется мне несколько чрезмерной, — сказал я, — рядом лежит Гиула, а ты занимаешься гигиеной.
Он не хотел, чтобы ему мешали. Чи был постоянно занят делом и делал вид, словно мы еще были для чего-то полезны.
— Почему ты, черт возьми, делаешь это? — с горечью спросил я. — Ты хочешь поиздеваться над нами?
— Нет, — серьезно ответил он, — я не хочу издеваться над вами, Стюарт. Подобные занятия напоминают мне о том, что я человек. Я не хочу лишиться памяти об этом.