Инспектор Антонов рассказывает
Шрифт:
— Где предмет?
Милиционер лезет в карман и достает нечто завернутое в платок и кладет на стол. Это массивные золотые часы с широкой золотой цепочкой. Вот наконец улика, перекидывающая мост между этими шизофренически разделенными до сих пор вещами — комнатой на пятом этаже и убийцей, который там орудовал. Филипп, который до сих пор с усилием смотрел в пол, подни-? мает глаза, видит золотые часы и потом с презрением смотрит на Спаса, словно хочет сказать: «Дурак!», на что Спас тоже отвечает ему беглым, но определенным взглядом: «Подлец!»
Я не имею возможности до конца проследить
— Присмотри тут, — приказываю я милиционеру и выхожу в коридор. Значит, не будет телефонного звонка. Мой приятель из торгового предприятия взял на себя труд явиться лично. Вместе с ним — и один из моих коллег. Они передают мне необходимые данные, словесные и материальные, и я спешу вернуться в кабинет, чтобы не заставлять гостей скучать. Сейчас я уже располагаю и второй из «двух вещей», и это еще один мост между убийцей и делом его рук, еще одна из тех улик, которые называют решающими.
— Ну, Влаев, значит, все же вы решили дать показания, хотя и не совсем добровольно. Часы налицо, другими словами, ваша роль в убийстве уже более чем ясна. А что стало с долларами? Тайник оказался пуст, не так ли?
— Когда человек имеет дело с подлецами… — цедит сквозь зубы Спас, с ненавистью глядя на Филиппа.
— А вы? — говорю, обращаясь к Филиппу. — У вас есть что добавить?
— Все это меня не касается, — холодно отвечает Филипп.
— Вы знаете, что я все это время находился в участке.
— Подлец, — повторяет Спас.
— Спокойно, — вмешиваюсь я. — Любезности потом. Ну, Манев, жду ваших показаний.
— Все, что я мог сказать, я сказал. Остальное меня не касается.
— Вы даже не интересуетесь доказательствами, на которых так настаивали? — спрашиваю, показывая на часы, лежащие на столе.
— Эти доказательства ко мне не относятся. Меня это не касается. И что бы ни говорил здесь этот…
— Подождите! Он еще ничего не говорил. Да это даже не требуется. То, что он может сказать, мы знаем и без него. Знаем и то, что вы запретили ему брать часы, потому что они представляют собой полностью изобличающий его предмет. Тот факт, что он спрятал их отдельно от долларов, достаточно красноречив.
— А где же доллары? — презрительно спрашивает Филипп.
— В моем кармане?
— Нет, найти их оказалось не так просто. Доллары были там, где хотел найти их Спас, когда пошел проверить, не взяли ли вы их. Разумеется, он не нашел долларов именно потому, что их взяли вы. Только вы оказались осторожнее Спаса и не рискнули перевозить их через границу в собственном кармане.
— Ну хорошо, но где же тогда эти доллары? — восклицает Филипп, явно начиная терять терпение.
— Вот они, — отвечаю, вытаскивая из кармана только что полученный мной конверт и показывая находящиеся внутри купюры.
— И на этих долларах написано, что они мои, что я их похитил?
— Чего нет, того нет. Таких надписей на долларах нет. Но зато эти сведения содержатся в письменных показаниях вашего доброго знакомого, австрийского гражданина Кнауса, которому вы передали доллары, чтобы он перевез их и вернул вам в Австрии. Могу вам быстренько зачитать эти показания…
Беру лист с показаниями, но гляжу не на него, а на Филиппа. Спокойное выражение его лица — это только застывшая гримаса. Взгляд его потускнел, челюсти напряженно сжаты. И все же он находит в себе силы пробормотать:
— Если вы больше доверяете иностранцу, чем болгарскому гражданину…
— А вы считаете себя болгарским гражданином? Поздно, Манев. фатально поздно.
И, посматривая на лейтенанта и милиционера, стоящих у дверей, говорю:
— Уведите их.
В сущности, не так уж поздно. Для ужина, я хочу сказать. Хотя ужины подобного рода не всегда для меня райское блаженство. Не знаю почему, но я как-то не очень вписываюсь в обстановку семейного уюта и безоблачного счастья. Наверное, профессиональная деформация. Я не вижу, что можно еще найти там, где все встало на свои места и разговор переходит на темы современной архитектуры или касается последней постановки в Народном театре. Эти интересные разговоры интеллектуально обогащают человека, только я ограничиваюсь ролью слушателя. А слушателем больше или меньше — какая разница.
Я спускаюсь вниз, киваю стоящему у входа милиционеру и отправляюсь на трамвайную остановку. Все же надо заглянуть к будущей семье. Сегодня — на ужин, завтра — на свадьбу. К сожалению, не на собственную. Но, может быть, я все-таки заупрямлюсь и решу на этот раз любой ценой использовать антракт?
…Скромный гражданский ритуал. Двое расписывающихся плюс свидетели. Тихо и мирно, без светского блеска, напутственных речей и фанфар. И главное, без бразильских мелодий.
Послесловие
Современный болгарский писатель Богомил Райнов (род. в 1919 г.) пользуется заслуженной популярностью и у себя на родине и далеко за ее пределами. Многие его книги переведены на русский язык. Советским читателям известны такие его произведения, как «Господин Никто» («Прогресс», 1970), «Что может быть лучше плохой погоды», «Большая скука» («Прогресс», 1974), «Инспектор и ночь» («София-пресс», 1967), «Тайфуны с ласковыми именами» («Прогресс», 1979) и др.
Богомил Райнов прекрасно знает жизнь не только Болгарии. Многочисленные зарубежные поездки и годы работы в Париже в качестве болгарского культурного атташе дали ему большой жизненный материал, обогативший его романы и повести, в которых затрагиваются острые конфликты западного мира.
Творческий диапазон Богомила Райнова необычайно широк. Он — поэт и прозаик, драматург и киносценарист, публицист и искусствовед. Выпускник факультета философии Софийского университета, он прекрасно разбирается и в юридических вопросах, и в искусствоведении. Б. Райнов — профессор эстетики софийского Высшего института изобразительного искусства, автор многих научных работ об уводящем от реальности буржуазном искусстве. В своей прозе, публицистике, эссеистике писатель горячо и последовательно отстаивает идейную позицию человека и гражданина социалистического общества.