Инстербург, до востребования
Шрифт:
Охранница уже спешила к ним, и Ася пошла обратно, жалея, что вообще на улицу выбралась. Девица, пристававшая к Асе, поняла, что ей сегодня ничего не выгорит и, от греха подальше, направилась к стойке, где не шибко трезвый бармен докопался до неё:
— Вам коктейль с розовой трубочкой?
— Нет! С жёлтой! — возмутилась девица, глубоко оскорблённая неуместной шуткой.
— Ты такая смелая, — сказала сводная сестра.
— Да ну, я просто привыкла к таким людям… Бля, я терпеть не могу, когда женственные девки бреются наголо и щебечут своими нежными голосками про ножи. Девочка, хочется мне сказать. Носи юбочку. Рожай детишек. Впрочем, нет. Пока не вылечилась у психиатра — никаких детей. Нечего плодить ебанатов.
— Я ненавижу детей. Просто ненавижу.
— А я не то что ненавижу…
— Евреи страшно любят детей, — вспомнила Жанна.
— Это стереотип. Я нормально отношусь к детям, просто они мне сейчас не нужны.
— Тебе нравится? Хочешь, подарю?
— Ты с ума сошла?
— Некоторые говорят, что да. У меня плохая наследственность, ты же знаешь. Зато такие, как я, хотят изменить мир, и это хорошо.
— Я уже не хочу изменить мир. Ты не знаешь, наверно, эту фразу про Джейн Остин: «Она не хочет изменить мир, который доставляет ей столько удовольствия. Наивысшее удовольствие она получает, отсекая головы своим героям. Мы видим фигуры дураков в лучах красоты».
— Я недавно хотела поцеловать свою знакомую. Просто поцеловать, из благодарности. Она полезла от меня на стену. Думала, я немедленно стану приобщать её к радостям жизни. О чём ты думаешь?
— Жанна, в одном журнале как-то напечатали список вопросов, которые больше всего действуют людям на нервы. «Что мне надеть?», «Что-то случилось?», «О чем ты думаешь?», что-то ещё и «Ты меня любишь?»
Конечно, подумала Ася, сейчас я тебе всё скажу, как же. Ни о чём не думаю. Ничего не случилось. Просто я есть. Но то, что мы есть, не значит, что вокруг нет вещей, и оттого, что мы понимаем, что мы есть, вещи никуда не деваются. Помню, я сижу за столом, под левым локтем у меня клавиатура, которую нельзя сдвинуть, потому что за ней стоит монитор, а еще левее находится стена, а справа — я, лампа и системный блок, а другие столы заняты соседскими вещами, отчего наша комната напоминает излишне заставленную вещами тюремную камеру, и разница только в том, что тюремная камера больше. Я не могу закинуть ногу на ногу, потому что мое колено упирается в стол, а отодвинуться нельзя, потому что стул упирается в кровать, а кровать — в тумбочку, а тумбочка — в стену, а стена — в шкаф, а дальше дверь и коридор, выходить в который слишком часто не хочется, потому что там еще теснее; и вся мебель расшатана так, как может быть расшатана мебель, а если бы у меня были расшатаны еще и нервы, я бы давно повесилась, потому что я сменила несколько мест жительства, и в каждом из них мне мешали, и в большинстве случаев формы вмешательства в мою жизнь можно было обозначить словосочетанием «Статья Уголовного Кодекса», и всё это потому, что в начале моей жизни некому было безвозмездно дать мне денег. Но я не скажу тебе ничего, потому что, во-первых, жаловаться на жизнь в ночных клубах — дурной тон, люди приходят сюда отдыхать, это только сильно пьющим мужикам плевать, где жаловаться; а во-вторых, ты же всё равно не дашь мне денег, такие, как ты, деньги не дают, а выпрашивают. А знаешь, я сегодня пошла в магазин нижнего белья и увидела кружевные трусики, которые были новыми, но их уценили: видимо, в этот магазин в последнее время заходило недостаточно много стройных женщин, так что некому было купить. Они висели на видном месте, и к ним был пришпилен кусок картона с надписью: «Руками не трогать!» Я сразу же захотела наклеить на себя такую надпись, потому что в нашей стране вряд ли скоро примут закон о сексуальном домогательстве, но мне пришлось ограничиться покупкой белья. Рассказать тебе об этом? Зачем?
Ты что, думаешь, что если я расскажу, как мне приходилось жить, станет легче жить лично тебе? Наверно, ты просто цепляешься за иллюзию спасения, или как это называется у доморощенных психологов? Забудь обо всём, ты — моя лёгкая добыча, а не исследователь моей жизни и судьбы. (Да, обо всем можно забыть рядом с привлекательной женщиной, но о некоторых вещах просто необходимо вспоминать, потому что иначе все привлекательные женщины от тебя разбегутся.)
— Гомосексуализм — это, по-моему, тоже своеобразная временная реакция. Женщине внушили, что чувствовать себя сильным человеком в отношениях с мужчиной постыдно, она должна мечтать о том, чтобы её носили на руках, а заодно о том, чтобы стирать чужие носки; о нелогичности такого сочетания никто особо не размышляет, более абсурдным кажется естественное желание быть в отношениях субъектом, а не объектом. Она может позволить себе быть субъектом только в отношениях с другой женщиной, более склонной к компромиссу. То же самое с мужчинами, только наоборот. Нельзя сказать, что желания этих людей совершенно не удовлетворяются при общении с лицами противоположного пола, но людей, которые не боятся быть собой, меньше, чем тех, кто боится не соответствовать стандарту, характерному для определенного временного и пространственного промежутка. В будущем эта проблема, возможно, будет решена, и решить ее сможет только феминистское движение и сочувствующие ему.
Тоже мне феминистка, в двадцать пять лет ни разу не ночевала вне дома. Или всё же не ночевала один раз? Какое достижение. Вслух Ася произнесла:
— Ещё
Она говорит: «У тебя тоже красивые волосы, почему ты их стрижёшь»?
«Потому что, милая, когда-то давно у нас во дворе был такой любимый приём: схватить соперника за волосы и хрястнуть рожей о колено. Тем, у кого волосы были отпущены ниже середины шеи, в драках не везло. С тех пор я привыкла коротко стричься.
Ты мне нравишься. Я бы хотела, чтобы ты была маленькой девочкой, я бы посадила тебя в красивую лодку и отправила плыть по реке, и на берегу, к которому бы лодка пристала, были бы люди, которые ждали бы только тебя».
5
[2008]
Утром позвонил Асин однокурсник Серёжка Виткинд, работающий, как и все её однокурсники, не по специальности. Последние пару лет он старался в Калининграде не жить и во время кратких визитов к мамаше с бывшими приятелями не общался, но Ася и её муж были редким исключением. Ага, заходи вечером. Кстати, мне тут активно пишут антисемиты, посмотри ради интереса айпишники, лениво попросила Ася.
— Узнать, где живут антисемиты, значит, хочешь? — хмыкнул Виткинд, презирающий каббалистов ассимилянт, презирающий гуманитариев программист. — Ты бы ещё под кроватью их поискала.
— Серёжа, хочешь, я тебе очередное послание зацитирую? «Гитлер — в каждом из нас. Гитлер — коллективный мессия, и когда проснёмся мы все, вечный жид, вечный двигатель регресса, прекратит своё странствие. Жиды — это мыши, подгрызающие корни древа познания. Жиды — это крысы, кучкующиеся в сыром подвале псевдофилософии. Каждому — своё. Нам — Валхалла. Жидам — шеол. Жид слишком привык суетиться и бегать, поэтому должен остановиться, слишком любит жить, поэтому должен умереть. Когда-то мне снилось, что со дня моей смерти прошло много лет, и сквозь меня прорастают олива и смоковница: они изменили даже климат, и теперь южные деревья везде. Это было очень страшно. Тот, чья плоть послужила удобрением для жидовских деревьев, не сможет войти в Валхаллу, даже если во сне увидит её ворота широко открытыми. Каждому — своё. Жиду — смерть. Жиду — смерть. Жиду — смерть. Убей его в себе, пока он не подгрыз корни твоего знания, не осушил источник твоей метафизической свободы».
На том конце провода повисла тишина.
— Серёженька, мы тут пришли к выводу, что это известно кто, — ласково пояснила Ася. — Но она не одна пишет, там ещё какие-то мудозвоны с грубыми стилистическими ошибками. Самое плохое, что Юля поменяла домашний номер, а у моей арийской сестрички, похоже, «плавающий» IP. Она могла и место жительства сменить. Если соучастников выследить, можно вполне себе в суд подать, ты как на это смотришь? Ведь они совсем осатанели, думают, что им всё можно.
— Я бы забил. Что на неё внимание обращать? Истархов в юбке и с немецким акцентом. В наше время в этой стране за такое на принудительное лечение не кладут. Нужна крупная взятка.
— Сам факт того, что на них подали в суд, немного охладит арийские чувства. Я на одних подавала перед отъездом — ничего, тихо сидят.
— Ладно, посмотрю, принципиальная ты моя. Выследи дуру по ЖЖ, хотя вряд ли она пишет под своей фамилией. Она хоть и чокнутая, но не настолько.
Ася туда не заходила с тех пор, как убила свой журнал за ненадобностью. Полчаса она ломала голову, у кого бы навести справки о Жанне. «Тематические» знакомые или давно разъехались, или не заходили в сеть, или с такими существами не пересекались. Пришлось написать Элине Ровенской, «самому скандальному молодому литератору западнороссийского региона», или как там её называли. По правде говоря, Ася не хотела с ней связываться: бывший завсегдатай столичных богемных клубов, ныне ведущий отшельнический образ жизни, доверия не внушает. Всегда начинаешь думать, с чего это человек так изменился, и постепенно узнаёшь о нём вещи, которые лучше бы никогда не знать.