Инстинкт и социальное поведение
Шрифт:
В Англии складывалась революционная ситуация. Сами по себе работники физического труда в то время – и много позже – не были способны к политической деятельности, к созданию собственных политических организаций. Крестьянские восстания в Египте и в Китае приводили только к анархии, после чего восстанавливался тот же общественный строй. Успешная революция предполагает взаимодействие, или хотя бы совпадение народного восстания с возмущением образованной оппозиции, способной организовать рабочее движение и, в случае успеха, новую власть. Таковы были голландская революция, американская революция и – увы, недолговечная – февральская революция в России. Если оппозиция оказывается слишком радикальной, революция заходит дальше объективно достижимых целей и терпит поражение: происходит реставрация, сохраняющая некоторые из завоеваний революции, или возникает, в виде реакции на неустойчивость режима, военная или политическая тирания, как это было дважды во Франции, и как это произошло (пока что один раз)
Англия избежала революции в девятнадцатом веке, потому что сохранившийся в ней со Средних Веков парламентский строй оказался способным к мирной эволюции. Архаическая избирательная система обеспечивала сохранение власти в руках феодальной аристократии, но давно уже не удовлетворяла формировавшийся «средний класс», состоявший из мелких и средних предпринимателей и торговцев, зажиточных фермеров, низшего духовенства и людей «свободных профессий» (учителей, врачей, инженеров, юристов и т.д.). Все эти люди, которых на континенте причисляли к «буржуазии», и для которых в английском языке до сих пор нет подходящего слова, чувствовали себя бесправными и требовали избирательной реформы. Под влиянием этой буржуазной оппозиции рабочие тоже начали требовать избирательного права, надеясь парламентским путем улучшить свое положение. Таким образом, в Англии сложилась сильная внепарламентская оппозиция, с которой пришлось уже считаться господствующей олигархии.
Другой формой внепарламентской деятельности были тайные рабочие союзы, возникавшие вопреки «Закону о комбинациях». Сначала рабочие устраивали небольшие организации – «союзы друзей», с номинальной целью взаимопомощи или страхования, но в действительности обходившие запреты и игравшие роль первых профсоюзов. В некоторых местах такие группы сливались. В Шотландии тайная ассоциация ткачей в Глазго уже в 1812 году смогла организовать общую стачку; в 1818 году ассоциация шотландских рудокопов провела всеобщую забастовку. Незаконный характер таких организаций создавал в них обстановку конспирации, с обетами верности и соблюдения тайны, и с актами мщения отступникам. Парламентское расследование пришло к выводу, что конспиративные привычки могут привить рабочему движению насильственный характер и создать революционные настроения. Когда обнаружилось, что в рамках закона нельзя придумать никакого механизма, способного преодолеть упорное стремление рабочих к организации, парламент отменил (в 1824 – 25 годах) «закон о комбинациях». Уже в 1830 году была сделана первая попытка объединить рабочих в общенациональный союз. Несмотря на оставшиеся юридические помехи, профсоюзы постепенно превратились в необходимую «обратную связь», препятствующую произволу предпринимателей и обеспечивающую устойчивость социальной системы. Таким образом, Англию спасли от революции не столько либеральные реформаторы, сколько английские рабочие, без сознательного нажима которых олигархия не проявила бы спасительной для себя гибкости. Вспомним слова Платона, что каждый город содержит в себе два города – город богатых и город бедных! Такие же ощущения стали испытывать самые чуткие люди английского правящего класса. Консерватор Дизраэли высказал мысль, что крупная промышленность разделила англичан на две различные нации. И одновременно, независимо от него к тому же выводу пришел социалист Энгельс.
И все же, английский правящий класс пошел на серьезные уступки только после французской революции 1830 года, когда стало ясно, что общее недовольство политической системой соединило буржуазных либералов с нарастающим рабочим движением. Парламентская реформа 1832 года имела целью разделить эти две силы: она расширила избирательное право буржуазии, но не дала его рабочим. Это предотвратило назревшую революцию, но положило начало развитию нового общества – того, в котором мы живем.
4. Капитализм во Франции
Если Англия в девятнадцатом веке избежала революций, то Франция, напротив, стала классической страной революций; и если Англия была родиной капитализма, то родиной социализма надо, несомненно, признать Францию. История этих стран, как мы уже видели, сложилась различно, и это различие можно выразить коротко: во Франции было очень мало свободы. На это можно возразить, что французская мысль была самой свободной в мире, что именно французы доводили до логического завершения все новые идеи, где бы они ни родились. Но в Англии свобода личности была обеспечена законом habeas corpus – с конца семнадцатого века, и все попытки нарушить этот закон сталкивались с непобедимым свободолюбием англичан; и так же давно в Англии исчезла цензура. Во Франции же все вольности светского общения и нелегальных публикаций зависели от благоволения или снисходительности правящих лиц, и любое нарушение неписаных правил могло вызвать lettre de cachet -- королевский приказ о заключении в Бастилию или другое укромное место, где человек мог быть попросту забыт.
Для менее важных случаев во Франции была централизованная полицейская власть, от которой могло защитить только заступничество важных господ. Свобода, которой мог пользоваться француз, была такой же привилегией, как и все другие: во Франции не было прав.
Несомненно, отсутствие свободы печати своеобразно влияло на французское мышление: оно становилось более абстрактным и «теоретическим». Это и был тот «классический дух» (esprit classique), который Ипполит Тэн ставил в упрек своим соотечественникам, принимая его за коренную черту французского интеллекта.
Выше были уже рассмотрены исторические причины сложившихся различий, и Французская Революция (революция с большой буквы, начавшаяся в 1789 году) лишь отчасти изменила такое положение вещей. В 1800 году граждане Франции были формально «равны перед законом», но читатели французских романов знают, как мало могли пользоваться этим равенством Жан Вальжан или Эдмон Дантес. Крупная буржуазия отвоевала себе место в государстве, но городской и сельской бедноте, особенно наемным рабочим, революция не дала ничего – не дала даже какого-либо облегчения их вечной нищеты. Как только «третье сословие» – буржуазия – получила влияние в Национальном Собрании, она позаботилась надеть узду на тех, кого стали называть «четвертым сословием», и которых Гюго впоследствии назвал mis'erables: [82] был издан закон 1791 года, запрещавший любые рабочие ассоциации. Это достижение революции сохранилось почти до конца девятнадцатого века: его не тронула ни одна из менявшихся властей – ни военная бюрократия Наполеона, ни реставрированная монархия Бурбонов, ни буржуазные монархии Луи-Филиппа и Наполеона III – пока восстановленной республике не пришлось его отменить.
82
«Несчастные» или «убогие» – название романа Гюго, обычно переводимое словом «отверженные».
В отличие от Англии, во Франции оставался бесправным также «средний класс». Этот английский термин обычно не употребляется на континенте, а в русском языке чаще всего заменяется выражением «мелкая буржуазия». Вряд ли надо объяснять, что это выражение носит уничижительный характер, соединяя в себе «буржуазность» и «мелкость»; а в политическом жаргоне двадцатого века оно приобрело еще худшие ассоциации. [83] Между тем, мы имеем в виду очень важный слой, включающий почти все образованное и политически активное население страны.
83
Достаточно напомнить, что в политической литературе (не только марксистской!) фашизм часто характеризуется как «мелкобуржуазное движение».
Итак, французский средний класс оставался бесправным. «Хартия» 1814 года, навязанная Бурбонам победителями Франции – в особенности попечением царя Александра – дала избирательное право лишь 88000 человек, из общего населения в 30 миллионов, с особыми преимуществами для крупных землевладельцев и с избирательным цензом, устранявшим из политической жизни не только «четвертое сословие», но и весь средний класс. Это была подделка под английский парламент, но и такой парламент давал нежелательные для короля результаты, потому что режимом реставрации была недовольна даже крупная буржуазия. Поэтому – в отличие от Англии, где избирательные процедуры оставались неизменными в течение столетий – король и его советники все время меняли правила выборов, пытаясь получить покорную палату депутатов. Точно так же, «хартия» имитировала английскую свободу печати, но издание газет и журналов всячески затруднялось, и их наказывали крупными штрафами.
На практике власть во Франции всегда принадлежала монарху и придворной клике – кроме недолговечной республики 1848 года, и вплоть до окончательного установления республики после франко-прусской войны. Система централизованной администрации, как показал Токвиль в его исследовании о «старом режиме», была создана задолго до Революции: она была орудием абсолютной монархии. После периода анархии якобинцы снова устроили столь же централизованную власть, служившую новым хозяевам, и Наполеон ее укрепил и упорядочил. Бурбоны не смогли вернуться к дореволюционным учреждениям, но сохранили административную систему Наполеона: деление Франции на «департаменты», всевластие префектов и строго регламентированную бюрократию. Все проявления местной инициативы подавлялись, и образовалось дрессированное общество с верхним слоем господ, который во все деталях описал Бальзак, с недовольным и униженным средним классом и с загнанным в свои цеха и лачуги безгласным «четвертым сословием», которое едва заметил Токвиль, а описал только неукротимый народолюбец Мишле. Вся эта система бюрократического управления сохранилась до 1871 года, а во многом дожила до наших дней. Но революция 1830 года передала власть крупной буржуазии, устранив остатки феодальных привилегий: во Франции с тех пор установилась бесстыдная, ничем не ограниченная власть денег.