Инстинкт? (сборник)

Гансовский Север Феликсович

Потом вздохнул, покачал головой. Но, с другой стороны, тайна! Должно ведь быть здесь нечто, объясняющее свойство иакатов что-то видеть, а что-то нет, их потерянную унылую повадку, вот этот звуковой барьер. Похоже, что в городе никто не работает. Но откуда тогда берется в столовых пища?

Вышел за ворота. Было тепло – нагретая за долгий день пустыня отдавала жар. Чуть слышно шептало дальнее море, оттуда доносился запах соли и тлеющих водорослей. Под звездами склоны невысоких барханов светились голубым серебром, только на востоке темнела линеечка города. Ночь умиротворяла, звала понять, простить. Да, они скучны, вялы,

те горожане, с кем я общался сегодня. Но это скорее всего беда, не вина их. Почему бы жалкому городу не оказаться реликтом некогда цветущей цивилизации, погибшей в результате стихийной катастрофы планетарного масштаба? Неодолимая засуха, например, вообще изменение климата… А может быть, внутренние причины. Скажем, старение разума. Естественное. Ведь подобно всякому явлению он должен расти по некой кривой, и, пройдя высшую точку, клониться книзу. Или к разуму эта закономерность не относится? В принципе-то человеку свойственны любознательность, инициатива, энергия. Если бы понять, что здесь, на Иакате, произошло.

Теперь я шагал по собственной отчетливо видной дорожке шагов. Но, приблизившись к первым домам, вдруг осознал, что это не мой след. Потому что он вел не к башне у моря, откуда два часа назад я взял напрямик, а к середине западной окраины города.

Чужой след. Причем появившийся только что, недавно. Его не было, когда я входил в ворота.

Продолжая идти прежним шагом, повернул, сколько мог, голову назад.

Из-за песчаного холма поднялись две фигуры. Характерный силуэт одной подсказал, что это длиннорукий староста. Его спутник на две головы выше, узкоплечий.

Что эти двое хотят?

Я уже шел вдоль стены дома, вступил в тень – созвездие Лепестка, готовое вот-вот опрокинуться за горизонт, светило так ярко, что даже давало тень. Повернулся к двоим, следующим (или следящим) за мной. Двое посовещались в самом начале улицы, побежали налево, скрылись за стеной, обращенной к пескам. Видимо, их мысль была перехватить меня, когда обойду дом с другого бока. Я как раз туда и собирался, их догадка была неприятна.

Пошагал, остановился. Зачем встречаться с ними именно ночью, именно на краю города возле пустыни?

Окна первого этажа все темные, пустые, без рам. Подпрыгнул, ухватился за подоконник. Нежилая на первый взгляд комната. Второе окно как раз над тем углом, где двое должны бы меня ожидать. Выглянул.

Оба подо мной. В руке старосты толстая короткая палка.

Некоторое время они прислушивались – нет ли моих шагов. Высокий переступил и заглянул за угол.

– Наверное, пошел к морю.

– Бежим!

И в ту же минуту рядом раздался знакомый, чуть дребезжащий голос:

– А мой дед помнил, что его дед говорил, что все помнит.

В темном углу комнаты с низкого ложа приподнялась фигура. Опять это был старик, которого я подвел в столовой.

Что помнил дед его деда? Впечатление было, будто пожилой маляр пусть с опозданием пытается ответить на мои вопросы тогда за газетой. И тут же почувствовал – многовато, пожалуй, для одного дня. Спросил у старика, можно ли здесь переночевать. Лег, где стоял.

Проснулся через восемь часов. В комнате светло, но оказалось, это большая здешняя луна. За окном пустые улицы, тихо. Опять улегся, но подремать не пришлось. Старика мучила бессонница. С кряхтением вставал, делал несколько шагов по комнате, подбирал с полу едва видимую соринку, относил

на подоконник и возвращался к своему ложу лишь затем, чтобы через минуту-две снова подняться. Крошки, соринки копились в маленькую кучку. Понятно было, что бросит в одну из труб.

Так мы с хозяином проволынили до настоящего восхода. Вставая, он сказал:

– Стихи.

– Какие стихи?

Промолчал и только часа через два, когда сходили на море, искупались, позавтракали в столовой, пояснил:

– Дед моего деда помнил.

– Дед вашего деда помнил стихи? Какие?

Но старик, не удостоив меня ответом, удалялся.

Я же еще раз в очередь и снова съел положенную порцию. Вкусная была каша. Даже с некоторой симпатией вспомнил призыв на стенах «БУКУ БУКУНА».

Где-то на заднем дворе сознания все же маячила мысль проникнуть в охраняемое звуком подземелье. Но опять почувствовал тоску, томление, которые перешли в необоримое желание куда-то спешить, что-то делать. Пошел от столовой наобум скорым шагом, побежал. Одна улица, вторая. Меня ведет в ту часть города, которой не знаю. По сторонам полуразрушенные нежилые дома.

Дальше! Дальше!

Город кончился. Передо мной длинный песчаный вал – бархан, подступивший к крайним домам так, что его языки уже вползли в окна первых этажей. И по всему гребню несколько тысяч человек – женщины, мужчины, дети. Взрослые лопатами, а маленькие совками или просто горстями перебрасывают песок обратно в пустыню.

Из большой кучи выхватил лопату, поднялся на вал. Поплевал на ладони, взялся. Вот этого мне и надо было. Стоя в ряду, сделал десяток бросков, решил, что лопата мала, выбрал побольше, начал махать. А тот слабенький ветерок, коварства которого я вчера не оценил, дует себе и дует. Песчинки скрипят на зубах, скапливаются вокруг углов рта, у крыльев носа. Жарко стало, весь в поту, но не сбавляю усилий. Заметил, что уже опустился на гребне поглубже соседей. Поменялся местами с женщиной, отправив ее во впадину. Никакого общего руководства – бригадира или прораба. Все трудятся сами по себе, усердно, молча.

Часа через два такой работы бархан заметно понизился. Люди стали уходить – одиночками, группами. Затем оставшиеся все разом, без какого-то сигнала, пошли вниз. Словно косяк сельди, целой сотней тысяч составляющих его особей, единодушно совершающий крутой поворот. В течение секунды на всем бархане никого.

Кроме меня!

Потому что еще не удовлетворил своей страсти перекидывать песок. Немного спустился, чтобы оглядеть вал со стороны, принялся ровнять.

А потом сразу все надоело. Сошел вниз, кинул лопату в общую кучу. Мокрый, усталый, побрел через весь город к морю. После купанья ободрился.

Поскольку из иакатов ничего толкового о социальном строе города извлечь не удавалось, решил сходить в музей – может быть, там что-нибудь. Кроме того, хотел узнать, кто и как готовит так понравившуюся мне основную и, видимо, единственную пищу горожан – букун. Иду по главному проспекту, как раз окна столовой. Заглянул – вроде бы кухня, поскольку посетителей нет, только официантки толпятся. Однако ни плиты, ни котлов, ни повара. Возле подоконника из полу торчит изогнутая труба. Женщина с подносом, на котором пустые миски, отворачивает кран. Подставлена миска, вторая, третья. Из подвала, что ли, закачивается каша?.. Прогулялся вдоль одной стены дома, другой, зашел во двор.