Институт альтернативной истории
Шрифт:
— Неплохо выглядишь, мой Гай, — сказал он. — Врач сказал, что вечером к тебе можно будет даже допустить репортеров.
— Это все, о чем я мечтаю, — заявил Туллий. — Так и вижу себя на экранах телевизоров в Москве и Лондоне.
— В Париже не видишь?
— Французы всегда нас поддерживали, в отличие от русских и англичан. Скажи, мой Светоний, сильно ли пострадало здание?
— К сожалению, да, мой Гай. Обрушилась вся стена со стороны стоянки. Но Президента беспокоит сейчас другое. Видишь ли, после утренних терактов не последовало обычных заявлений со стороны евреев. Никто — ни «Ках», ни «Бней Иегуда», ни «Эрец» —
— Меня как-то не волнуют эти тонкости, — прервал Квинта Туллий. — Надеюсь, что теперь-то наш дорогой Президент закроет территории надолго, если не навсегда. Я ведь говорил…
— Да, да, — поспешно согласился Квинт. — На территориях объявлен комендантский час, везде, даже в Ломбардии. И что в результате? В Риме закрыты многие заводы и прекращено строительство, потому что… ну, не тебе объяснять.
— Конечно, — с горечью сказал Туллий, — мы, италийцы, неплохие вояки, мы вот уже сорок лет отстаиваем свое право на эту землю, и в результате до сих пор не имеем своей промышленности. Ты знаешь, мой дальний предок был патрицием во времена Августа и…
— …И положил немало евреев, когда встал во главе Десятого легиона, — поспешно сказал Квинт, историю эту он слышал от Туллия раз сорок и не хотел терять времени. — Поправляйся быстрее, без тебя в правительстве как-то иссякает боевой дух, недаром романцы покушались именно на твое ведомство.
— Романцы! — воскликнул Туллий, дернул головой и сморщился от боли. — И ты туда же, мой Светоний. Нет никаких романцев! Нет такой нации! Обыкновенные евреи. Еще лет сто назад они себя называли евреями и подчинялись Иерусалиму в каждой мелочи! А теперь, когда вернулись мы, им, видите ли, пришло в голову, что…
Квинт мысленно обругал себя за неосторожность: он-то прекрасно знал, чем грозит употребление в присутствии Туллия слова «романец». Минимум — лекция по истории Рима. Максимум — лекция плюс обвинение в отсутствии национальной гордости.
Пресс-секретаря спасла медицинская сестра, вошедшая в палату и выразительно показавшая Квинту на большие стенные часы.
— Великий Юпитер! — прервал свои исторические экскурсы Туллий. — Я согласен, чтобы на меня покушались, это создает вокруг моей личности ореол мученичества. Но уколы!
Светоний Квинт расхохотался и, предоставив медсестре заниматься экзекуцией, покинул палату. В холле первого этажа его немедленно окружили репортеры, и вопросы посыпались с такой скоростью, что разобрать каждый в отдельности было невозможно. Квинт и пытаться не стал, поднял руки и сказал в ближайший микрофон:
— Министр чувствует себя неплохо, но, конечно, слишком слаб для того, чтобы давать интервью. Он попросил меня передать всему мировому сообществу, что еврейский террор нарастает, и единственный выход из создавшейся тупиковой ситуации — трансфер евреев на их земли: в Иудею, Израиль, на Синай и Аравийский полуостров. Видите, сказал мне министр Туллий, сколько у евреев земли и сколько стран Ближнего и Среднего Востока могут принять тех, кто незаконно проживает на землях, принадлежащих нам, италийцам, римлянам, потомкам Цезаря и Августа.
— Как министр Туллий представляет себе трансфер? — прорвался со своим вопросом репортер, по виду — типичный русский. — Он думает, что ООН допустит переселение целого народа?
— Комментариев не имею, — быстро сказал Квинт. — Я лишь передал слова министра.
«Надеюсь, дорогой Гай меня простит, если я вставил не то слово, — думал пресс-секретарь, выезжая на своей „хонде“ с территории госпиталя храма Юпитера Капитолийского. — Мог бы, между прочим, как-то варьировать свои привычные штампы, а то ведь журналистам наскучит с ним говорить, все известно заранее. Солдафон, что с него возьмешь.»
Впрочем, Светоний Квинт прекрасно знал, что можно взять с министра Гая Туллия. Остановившись на красный свет перед поворотом на холм Септимия, он набрал на трубке бипера привычный номер. Клавдия откликнулась мгновенно — явно ожидала звонка.
— Хорош, хорош, — сказал Светоний, предупреждая вопросы. — Произнес обычную речь…
— Слышала, — прервала его Клавдия. — Ты шел в прямом эфире по второй программе.
— Да? — удивился Квинт. — Не знал. А то причесался бы.
— Ты приедешь?
— Уже еду, дорогая. В загородный коттедж?
— Милый, ты же звонишь не в городскую квартиру, верно? Целую и жду.
— Взаимно, — пробормотал Светоний и положил трубку на рычаг.
За светофором он свернул налево и выехал на бульвар Оливетти. Так было дальше, но зато поспокойнее, можно съехать на скоростную полосу и думать не о светофорах и пробках, а о том, что делать с Клавдией. Связь становилась опасной. Она была опасной с самого начала, но тогда была прелесть новизны, может, даже любовь, но скорее сильное влечение, обычное дело. А Клавдия решила почему-то… впрочем, все женщины таковы, италийки особенно… И что теперь? Совершенно ни к чему, чтобы Гай узнал о том, чем занимается его жена в обществе его друга Светония.
Перед кольцевой дорогой стояла толпа юнцов, поднявших над головами плакаты: «Мир — сегодня!», «Тоскану — романцам!» А на противоположной стороне держали оборону сторонники крутых мер, и плакаты были иными: «Евреи, уезжайте в Израиль!» и «Не отдадим Тоскану!» Обе толпы выясняли отношения с помощью камней, перебрасываемых через дорогу. Того и гляди, получишь камнем по кузову или стеклу.
Полицейские стояли цепью вдоль шоссе, не вмешиваясь. Опасное место водители проскакивали на повышенной скорости, но Светонию захотелось притормозить — ему показалось, что справа, среди сторонников немедленного мира, мелькнула физиономия его сына Антония.
Вообще говоря, Квинт готов был отдать евреям не только Тоскану, но и всю область к северу от Апеннин. Пусть берут и успокоятся. Но ведь не успокоятся, вот в чем беда. Пятый год идут переговоры с их бородатым равом Рубинштейном, а террор только усиливается. И приходится держать на всей территории полуострова огромные полицейские силы, которые все равно не справляются с ситуацией. И не могут справиться, не приставишь же к каждому еврею карабинера. Квинт старался не вступать ни в какие политические группировки, говорил, что должность пресс-секретаря обязывает передавать точно чужие мнения, а не свои собственные. Мнение у него, однако, было, но высказывал он его лишь жене своей Агриппине, любовнице своей Клавдии, да еще Президенту, когда тому уж очень хотелось знать, что думает по поводу того или иного события государственный пресс-секретарь.