Инструктор. Снова в деле
Шрифт:
– Журналистик один. Задание получил разоблачить империю лжи. Уже, кстати, немало нарыл, говорит, целый список объектов есть, которые мы как будто реставрировали, заручился поддержкой выселенных жильцов и в общем готов брать нас на абордаж. Я лохом прикинулся и говорю, что типа не владею темой, ты мне разъясни. – Чуб, зная Мячикова и его патологическую жадность, решил до конца перед ним не раскрываться, чтобы оставить десять штук себе.
– Ну, ну, а он что? Ты давай, Женя, внеси в разговор больше конкретики.
– Ничего. Говорит, что документы ему нужны, по которым мы все это дело делаем. Вот сейчас, говорит, его интересуют «Хамовники» и хочет, чтобы я раздобыл двойной пакет документов…
– Какой двойной пакет? Он что, с ума сошел?!
Мячиков старался сохранять самообладание, но наблюдательный Чуб заметил, как рука Григория Константиновича нервно теребит пояс халата. «Значит, и вправду что-то есть, – усмехнулся про себя Чуб, с подавленной неприязнью взглядывая на своего шефа. – Темнит просто сволочь, передо мною раскрыться не хочет, как будто я совсем зеленый и ничего не понимаю. Ясное дело, все сейчас с недвижимостью воду мутят. Берутся за реставрацию, счет выставляют приличный, мотивируя сложностью работ, а сами новодел клепают! А те бабки, что остаются бесхозными, по карманам распихивают».
– Чуб, он бредит. Этот журналист какой-то ненормальный. Какой пакет документов? Мы продаем квартиры, понимаешь!? Продаем квартиры! Мы не строим, Чуб! Чуб, ты слышишь? Мы не строим! Какое это на хрен имеет ко мне отношение?
– Как «какое»? Григорий Константинович, это же тень на репутацию нашей компании! Мы ж вроде как реализовываем проекты «Нового века». Его щемить начнут, и нами тогда займутся. Зачем нам нужна эта шумиха?
Мячиков весь напрягся, словно Чуб, потеряв всякую совесть, оскорбляет его.
– Да ты дурак, Чуб! Самый настоящий олень! Гад безрогий! Ты зачем ко мне с такой хренью пришел? Журналистик какой-то напугал! Репутацию испортит! Что ты бредишь? Какое мне до этого всего дело? Я что, по-твоему, бегать за ним должен и уговаривать? И за всеми, кто в газетах работает? Да пусть кропает свою разоблачительную статью!
Чуб растерялся, словно, поставив все деньги в русскую рулетку, с замиранием сердца следил, как шарик останавливается не на той цифре и с этого момента он может считать себя нищим. «Неужели фуфловая информация? – с растерянностью думал Чуб, глядя на побагровевшего шефа. – Или я чего-то не догоняю?»
Григорий Константинович тем временем орал как сумасшедший, выбрасывая все негодование, накопившееся за день, на примолкшего Чуба, застывшего с самым идиотским выражением лица, которое только может быть. Чуб и вправду не ожидал такого очевидного провала. Он рассчитывал, по меньшей мере, на скупую похвалу, вместо этого он был облит с ног до головы грязью.
– Да ты подонок, Чуб! Урод! Из-за такой лажи разбудил меня! Вытащил с постели, сволочь! Расстроил мне весь сон! Да с тебя не то что четыре шкуры драть надо, с тебя все десять лучше спустить. Чуб, слышишь? Я считаю до трех! Если ты не уберешься из моей квартиры за три секунды, тебе будет капец! Листья хочешь погрести на общественных работах или толчки драить? Хочешь – устрою?
Чуб, оглушенный его криком и перепуганный мыслью, что его карьере в «МосРиэлте» наверняка пришел конец, пятясь задом, как рак, ткнулся спиной в дверь и, не отводя глаз от лица разъяренного Мячикова, потянул ручку вниз. Он не сомневался, что наступил тот момент, когда его карьера висит на волоске, что одно неосторожное слово, возражение или замечание – и Мячиков не только уволит его, но еще запустит вдогонку бутылкой коньяка. Не помня себя от страха, Чуб выскочил в коридор, едва не сбив с ног жену Мячикова, и, судорожно открыв входную дверь, метнулся к спасительным лифтам. На улице он опомнился от страха, доведшего его до беспамятства, и, сев в машину, нервно стал курить сигарету за сигаретой, пытаясь успокоиться. В мрачных красках он рисовал себе начало следующей недели, когда Мячиков в любом случае накажет его за столь неожиданное вторжение из-за какой-то мелочовки. Чуб тщетно пытался найти причину, из-за которой Мячиков так разгневался, как гневался обычно на нерадивых сотрудников и никогда до этого момента на Чуба. Ему было обидно вдвойне: мало того что наорал, так еще и уравнял с другими, унизил и уничтожил.
Долго сидел Чуб в машине и все никак не мог успокоиться, раз за разом прокручивая в голове произошедшее, и только на пятой выкуренной подряд сигарете к нему вернулось самообладание. Мысли неожиданно метнулись совсем в другую сторону – от карьеры к деньгам, которые обещал ему за документы Охотников. Чуб был полностью уверен в том, что Охотников готов все продать, только бы найти деньги и купить эти документы. «Фанатик, – презрительно улыбнулся своему отражению в зеркале Чуб. – Больной человек. Думает, что накропает статейку, которая кардинальным образом изменит его жизнь». Нет, Чуб не из той породы, кто легко отказывается от денег при первой же трудности. У него всегда есть идеи, и он может найти выход из самого безвыходного положения, даже из такого, как сейчас. Пожалуй, с этими десятью штуками расставаться очень неприятно, особенно когда он нашел им достойное применение. Сегодня он решил поехать в клуб. А завтра заняться делом. Трудностей никаких не должно возникнуть.
От злости Чуб резко стартанул с места и стрелой вылетел на проспект, перед капотом едва успели поднять шлагбаум. На Кутузовском он уже поехал спокойнее, крепко сжимая руль и кому-то мстительно улыбаясь.
После ухода Чуба Мячиков, тяжело дыша, неподвижно сидел на диване, и взгляд его уперся в одну точку, он мог бы даже показаться неживым, если бы не его вздымавшееся брюхо. В гостиную вбежала обеспокоенная жена, решившая, что столь стремительный уход Чуба может возвещать о каких-то неприятностях для супруга. У нее в голове мелькнула страшная мысль, что Чуб – убийца, и потому, увидев мужа живым, она с облегчением бросилась к нему в объятия.
– Гриша, я уже испугалась, думала, что с тобой что-то случилось. Этот тип меня чуть не сшиб с ног.
Мячиков силился что-то ответить, но только тяжело дышал. От бурной вспышки гнева он словно обессилел на мгновенье. Руки безвольно лежали вдоль тела, он, грузный, нескладный, казалось, утонул в кожаном диване и на объятия жены откликнулся вяло.
– Что? Что? Гриша? – беспокойно спрашивала жена, заглядывая ему в глаза и стараясь предугадать каждое желание мужа. – Врача? Лекарство?
– Телефон дай мне, дура, – болезненным голосом попросил Мячиков. Когда в его руках очутилась трубка, он прибавил уже громче: – И дай мне стакан воды.
Жена метнулась из гостиной, как хорошо выдрессированная собака.
Мячиков продолжал смотреть перед собой и молча жевал губами, дожидаясь, когда ему принесут воды. Он не привык вести деловые разговоры в присутствии молодой супруги. «Баба есть баба», – считал Мячиков, с некоторым пренебрежением глядя на свою жену, которую он фактически приобрел за деньги. Тем не менее он привык к тому, что она за ним бегала, выполняла все его требования, терпеливо сносила прихоти его характера и выполняла такие трудновыполнимые действия с его весом, как подать трубку, налить стакан воды, поднести что-нибудь, завязать шнурки.