Интеллект в подарок
Шрифт:
— Нам нужно принести в баню немного дров из сарая, — сказала Анфиса, и пошла впереди Василия, покачивая своим плотным пышущим жаром и здоровьем телом. По пути пару раз нагнулась, подбирая с тропинки какой-то мусор, пару раз продемонстрировала себя в профиль, показав плоский животик и гладкую шею.
В сарае было достаточно света, чтобы не спотыкаться, но Анфиса именно споткнулась. Чтобы не упасть, она вытянула левую руку, опираясь на стенку, вдоль которой они шли, и порезалась, как потом выяснилось, о торчащий остриём наружу гвоздь.
Может быть, она споткнулась с умыслом,
Анфиса только успела судорожно вздохнуть, чтобы закричать от пронзившей её боли, как вдруг неожиданно всё прошло, и она обнаружила, что сидит на колоде, на которой чурбаки колют, а Василий стоит перед ней на коленях и обеими руками зажимает ей рану на левой руке.
Прошла минута, другая. Вот Вася отпустил её руку и сказал:
— Ну, вот и всё, рана оказалась пустяковой.
Анфиса посмотрела на пострадавшую руку и увидела, что она вся в липкой, не успевшей ещё засохнуть крови. Тут ей стало дурно, и она потеряла сознание.
Придя в себя, Анфиса обнаружила, что находится дома, в гостиной, лежит на диване. Рядом с ней стоят обе дочери и с любопытством её рассматривают. Её повреждённая кисть была аккуратно перевязана бинтами. Боли она не чувствовала.
— Я долго тут валяюсь? — спросила она.
— Чуть больше часа, — ответила Настя. — Вася сказал тебя не будить.
— А сам он где?
— Ушёл в гостиницу.
— Так он у нас в баньке и не попарился, и ушёл голодным.
— Мы с Татьяной предлагали и баньку, и ужин, но он отказался, сказал, в следующий раз.
— Анфиса махнула здоровой рукой и сказала:
— Когда он будет, этот следующий раз.
Настя промолчала.
— А с этим что? — Анфиса приподняла перебинтованную руку.
— Вася наказал завтра утром бинты снять.
— А в больницу, когда, тоже завтра?
— Да, завтра. Он сказал всё завтра. И мама, я решила. Завтра я сама к нему пойду.
— Как скажешь, дочка, как скажешь, — с готовностью ответила ей Анфиса, — ты ведь знаешь, что мы одна семья, и мы всегда на одной стороне.
Вернувшись в гостиницу, я первым делом пошёл в ресторан и поужинал. В номере принял душ, после чего завалился в кабинете на диван. Моя метка на Татьяне Ларченко ещё была жива, и я легко нашёл её местоположение. Открыл над ней портальное окно и обследовал её жилье и подходы к нему.
Татьяна проживала в небольшой избушке на окраине города. Судя по всему, это был летний домик с явно требующей ремонта крышей. Рядом небольшой огород на несколько соток, пара яблонь, кусты смородины и малины, крохотный сарайчик, сразу за ним небольшая летняя кухонька. Всё это огорожено невысоким ветхим забором. Дунуть, плюнуть и всё развалится, и забор, и сарайчик, и крылечко. А избёнка если и устоит, то крыша с неё точно слетит.
Время было около 10 часов вечера, и солнце только что закатилось за горизонт. Наступили сумерки. В избушке горела керосиновая лампа, электричества тут не было.
Я вышел сознанием через портальное окно около ворот
Сразу, как только за мной закрылся портал, толкнул незапертую калитку и прошёл к избушке. Поднялся по скрипучим ступенькам на крылечко и постучал в дверь. Послышались шаги и низкий женский голос спросил:
— Кто там?
— Откройте, Татьяна Павловна, это Василий Берестов.
Дверь распахнулась, и я увидел её на пороге в домашнем халате, босой и с лампой в руке. Она почти не изменилась за то время, что я её не видел, если не считать всклоченных волос, и слегка помятого заспанного вида. Татьяна Павловна подняла лампу повыше, вглядываясь в меня, и спросила:
— Вася, это ты?
— Да, Татьяна Павловна, это я, Вася Берестов. Надеюсь, вы меня ещё не успели забыть.
Женщина заплакала и шагнула мне навстречу. Я подхватил из её руки лампу и она, закинув руки мне на плечи, прижалась головой к груди.
Наконец, она спохватилась и отступив от меня на шаг, сказала:
— Проходи, Вася, я здесь одна живу. Я вообще одна осталась. Тебе рассказали о моём горе?
— Да, Татьяна Павловна, я в курсе.
Она взяла у меня лампу и пошла впереди, показывая и освещая мне дорогу. Впрочем, заблудиться здесь было невозможно. Дверь с крылечка сразу вела в избушку, три метра на три, в углу справа от входа печурка буржуйка с жестяной трубой, прикреплённой к форточке ближнего окошка. Дальше нары с подушкой в цветной наволочке, одеялом, белыми простынями.
Видно, что человек не опустился и даже в таких условиях старается оставаться человеком, поддерживает чистоту жилья и тела. Я порадовался и за неё, и за себя. Очень я боялся застать опустившуюся, сломленную горем женщину.
У противоположной входу стены стоял большой сундук, над ним несколько вешалок с одеждой, подвешенные прямо на гвозди, вбитые в брёвна. Дальше, в углу, расположился небольшой деревянный самодельный стол с двумя табуретами. В углу слева от входа рукомойник с ведром под ним, прикрытым куском фанеры.
Между рукомойником и столом ещё одно небольшое окошко с широким подоконником. Потолок низкий, чуть выше моей макушки. Однако воздух в избе был чистый.
Татьяна заметила, что я принюхиваюсь и сказала:
— Я здесь еду не готовлю, делаю это на летней кухне, она за сараем, ты её, наверное, не заметил. Ты голоден?
Я помотал головой.
— Нет, я только что поужинал.
— Присядь, расскажи о себе. О нас ты уже, наверное, всё знаешь. Анюта замуж вышла и уехала с мужем в Днепропетровск. Гельмут, мой бывший муж, оказался вредителем и немецким шпионом, его осудили на 15 лет. Меня признали невиновной, но исключили из партии с формулировкой "за политическую близорукость" и уволили с работы. Были у меня знакомые люди, обязанные мне лично, вот они и помогли, и с жильём, и с работой. Жильё ты видишь, а работаю я теперь уборщицей в продуктовом магазине. Теперь твоя очередь рассказывать.