Интересная жизнь
Шрифт:
Некоторые студенты тут же после очередной лекции и приступили, взялись, так сказать, использовать эту "счастливую возможность поработать с трупами", как сказал профессор Салищев.
А Бурденко был счастлив, что его не оставили для этих занятий, - пошел в общежитие.
По дороге он должен был, по обыкновению, зайти пообедать в студенческой столовой. Отличный гороховый суп на ветчинных костях, гречневая каша с салом или жареная картошка, а то и котлеты или замечательные сосиски с тушеной капустой. Но на этот раз ему
Только поздно вечером Он выпил чаю с калачом.
В это же время его позвали на репетицию. Всем понравилось, как он "по-своему" трактовал роль свахи Феклы Ивановны. Хохотали даже участники спектакля. Только режиссер заметил:
– Мне кажется, вы слегка утрируете. Чуть-чуть больше реализма, коллега. Но, на мой взгляд, у вас серьезные способности.
– В крайнем случае, если из вас не получится медик, сможете свободно пойти в артисты, - сказал похожий на дьячка, тоже бывший семинарист, игравший Подколесина.
Этот сомнительный комплимент рассердил было Бурденко, но он сдержал себя. Потом, уже собираясь спать, подумал грустно: "А вдруг действительно не получится медик?"
Утром в коридоре общежития его встретил студент, которого все называли "старостой", и сказал как бы между прочим:
– Да, коллега, не забудьте, сегодня в двенадцать, сразу после реферата, мы все в анатомичке. Будем сами препарировать.
– И зачем-то подмигнул. Хотелось бы, чтоб никто не опаздывал. И без напоминаний.
Как будто Бурденко уже опаздывал и ему напоминали. "В двенадцать так в двенадцать". Даже без десяти двенадцать Бурденко был уже в гардеробной анатомички. Снял тужурку, надел халат и развязывал шнурок на ботинке, чтобы переобуться в домашние туфли, когда опять появился этот староста и сказал:
– Уходим, коллега. Препараты заняты. Там четвертый курс. Снимайте халат.
Бурденко, однако, не обрадовался, а рассердился. Ведь нет ничего хуже подготовки к чему-нибудь неприятному. Ведь он уже настроился, приготовился ко всему. И вдруг - не надо.
Пошел в библиотеку, потом на базар, поел прямо у лотка, прямо у шипящей на раскаленных угольях сковороды бараньей печенки с брусникой.
– Со всех православных по пятаку, а с господ студентов - только три копейки.
Сытый, веселый, он опять проходил мимо университета, когда его увидел тот же староста:
– А мы вас ждем, коллега. Где же вы бродите? Нам пора в анатомичку.
Это было, пожалуй, лучше всего: вот так, как бы внезапно вернуться в это мрачноватое здание. И вот оно уже рядом.
Халат и туфли оставались у гардеробщика. Бурденко быстро переоделся и пошел на второй этаж. Но оказалось, что на второй этаж идти было не надо.
– Трупы здесь, на левой стороне, - сказал человек, показавшийся Бурденко знакомым.
– И придется немного подождать. Там идет сейчас, вернее, заканчивается судебно-медицинское вскрытие.
Вот это уж
Бурденко достал из брезентовой сумки, заменявшей ему портфель и чемодан, учебник анатомии и присел на мраморные ступени у входа повторить мышцы тазового пояса. Ага, четырехглавая мышца бедра. Вот она у меня тут...
Он вытянул ногу и правой рукой провел по тому месту, где предполагал четырехглавую мышцу, хотя делал это уже не однажды. А тут у меня портняжная мышца.
В этот момент в левой стороне коридора открылись двери, и оттуда хлынул поток света:
– Пожалуйте, господа!
Это относилось к Бурденко и к его коллегам.
Чуть сжалось что-то внутри (что сжалось, точно угадать было трудно, так как раздел "внутренние органы" еще не изучали). И чуть пересохло во рту. Все это от нового приступа страха, что ли. Хотя чего страшиться?
Еще давно-давно Бурденко прочитал у Чехова и переписал в свой дневник понравившиеся ему слова о том, что человек должен сознавать себя выше львов, тигров, звезд, выше всего в природе, даже выше того, что непонятно и кажется чудесным, иначе он не человек, а мышь, которая всего боится.
Все студенты настроены как будто даже весело. Никто ничего не боится. Нет, один, кажется, трусит, увидел Бурденко худенького студента, почему-то остановившегося в дверях. И взгляд у этого студента какой-то блуждающий. "Трусит", - опять подумал про него Бурденко, проходя в глубину огромного светлого зала.
А Я ДЕЙСТВИТЕЛЬНО БОЮСЬ...
Здесь так же, как в прошлый раз, наверху, на втором этаже, стояли большие столы, по мрамору обитые цинком. А на столах лежали два обнаженных трупа - мужчины и женщины. Неужели это те же самые, что были тогда наверху и показались Бурденко восковыми фигурами? Нет, едва ли это те же. Да и зачем об этом думать? Главное сейчас, не проявлять робости, не обращать на себя внимания, как вот тот студентик, что задержался в дверях. Ведь явно, что он трусит. Бурденко оглянулся на него, но в дверях уже никого не было.
– Ну, выбирайте, господа, кто чем интересуется, кто даму, кто мужчину, - сказал с, пожалуй, непозволительной развязностью немолодой небритый мужчина в сером халате.
– Вот, глядите, какая у нас тут дама.
И на Бурденко пахнуло от этого человека водочным перегаром.
– Вы, кажется, опять, Исидор, это самое? Ну как не совестно!
– вздохнул человек, показавшийся Бурденко знакомым.
– А что делать-то, Николай Гаврилыч, - усмехнулся Исидор.
– Я сегодня именинник. День сегодня моего собственного ангела. Даже неплохо было бы собрать с господ студентов по пятаку за то, что я предоставил им такую дамочку. Пожалуйте, - потрогал он за локоть студента, стоявшего рядом с Бурденко.
– Проходите, не стесняйтесь... Дама ожидает вас.