Интернет-журнал "Домашняя лаборатория", 2008 №5
Шрифт:
А для расширения применимости есть еще такой прием: само слово толкуется не совсем четко или вообще говорится одно, а понимается — в силу особенностей психологии — другое. Вот один пример: в любом издании нынче можно прочесть
«Ученые установили, что А связано с В». Написано так, но пипл читает — «из А следует В». Сегодня читаю: «Ученые установили, что полные женщины получают меньшие зарплаты». Ага, — думает читатель, — мужики не любят полных и не дают им хороших должностей. Или наоборот: они их любят, злятся, что те не любят их, и поэтому не дают им хороших должностей. То есть можно думать любую глупость или вообще никакой, но «понимание» достигнуто, связь выявлена. На самом деле (если это вообще
Почему такая ситуация устойчива? Потому что есть система, которая по чисто коммерческим причинам кормит потребителя «этим». Пипл хавает, отчего же его не кормить? Система проста — она дает человеку то, чего ему хочется, за что он готов платить. А хочется ему легкого. В некапиталистической, а еще лучше — тоталитарной системе все может быть наоборот. Приходит диктатор и говорит: всем ползти зигзугой, к завтрему выучить четвертый — как его? — закон Ньютона и все объяснять посредством него. Физик радуется и прыгает. «А как насчет русского языка?» — жалобно спрашивает гуманитарий. «А этим займется следующий диктатор», — отвечает философ. Историк благоразумно молчит…
Не надо понимать этот пафос как призыв к диктатуре. Тем более что он бесполезен — люди хотят жить хорошо, поэтому на больших временных интервалах диктатура обречена. А то, что прогресс науки и техники вместе с ростом производительности труда превращает большую часть человечества в грядку с овощами — увы. Можно, конечно, предложить кое-что, но, во-первых, все это уже рассматривалось в литературе, а во-вторых, речь не о прогнозе на сотни лет, а о сегодняшнем дне.
Вернемся к определениям. Что такое сложность? Интуитивное ощущение сложности возникает, если элементов много, структура соединений (граф, схема) сложна, типов элементов много. Иногда, впрочем, большие числа и не нужны. «Молния» состоит из двух типов элементов (зубья и ползунок), а можете ли вы объяснить, как она работает? Ну, еще есть упругие нити ткани… Веревка состоит из элементов двух (плетеная, с осевыми нитями) или даже одного типа (крученая). А как она работает? Поведение и «молнии», и веревки кажется простым, но… Так что, видимо, придется ввести две сложности — сложность функционирования и сложность понимания этого функционирования. Но, о ужас, как без понимания — если его нет — оценить сложность? Можно ли сказать, что сложность — это непредсказуемость? Но как быть с бросанием монетки? Можно исключить случайное поведение, потребовав, чтобы при одинаковых исходных условиях достигался одинаковый результат — но так исключаются из анализа сложные природные системы, например, человек (поди, создай для него сто раз одинаковые условия).
Вам не кажется, что по мере углубления в вопрос он становится все более интересным и все менее пугающим? И про техношок мы уже забыли, и сердчишко бьется ровно… Это и есть единственная реакция на сложность этого мира, за которую не должно быть стыдно мыслящему существу.
P.S. А началось-то все с мелочи. У Ст. Лема есть такой образ — «черная туча». Весьма сложно ведущая себя система из элементов одного типа. Вопрос — возможно ли такое?
Кстати — это сложный вопрос. У него, похоже, есть структура…
ЛИТПОРТАЛ
Ретрогенетика
Кир Булычев
Славный
Пенсионер Николай Ложкин вышел на курчавый от молодой зелени, чистый и даже кокетливый по весне двор с большой книгой в руках. По двору гулял плотный лысый мужчина — профессор Лев Христофорович Минц, который приехал в тихий Гусляр для поправки здоровья, подорванного напряженной научной деятельностью.
Николай Ложкин любил побеседовать с профессором на умственные темы, даже порой поспорить, так как сам считал себя знатоком природы.
— Чем увлекаетесь? — спросил профессор. — Что за книгу вы так любовно прижимаете к груди?
— Увлекся антропологией, — сказал Ложкин. — Интересуюсь проблемой происхождения человека от обезьяны.
— Ну и как, что-нибудь новенькое?
— Боюсь, что наука в тупике, — пожаловался Ложкин. — Сколько всего откопали, а до главного не докопались: как, где и когда обезьяна превратилась в человека.
— Да, момент этот уловить трудно, — согласился Лев Христофорович. — Может быть, его и не было?
— Должен быть, — убежденно ответил Ложкин. — Не могло не быть такого момента. Ведь что получается? Выкопают где-нибудь в Индонезии или Африке отдельный доисторический зуб и гадают: человек его обронил или обезьяна. Один скажет — "человек". И назовет этого человека, скажем, древнеантропом. А другой поглядит на тот же зуб и отвечает: "Нет, это зуб обезьяний и принадлежал он, конечно, древнепитеку". Казалось бы, какая разница, — никто не знает! А разница в принципе!
Минц наклонил умную лысую голову, скрестил руки на тугом, обтянутом пиджаком животе и спросил строго:
— И что же вы предлагаете?
— Ума не приложу, — сознался Ложкин. — Надо бы туда заглянуть. Но как? Ведь путешествие во времени вроде бы невозможно.
— Совершенная чепуха, — ответил Минц. — Я пытался сконструировать машину времени, забрался во вчерашний день и там остался.
— Не может быть! — воскликнул Ложкин. — Так и не вернулись?
— Так и не вернулся, — сказал Минц.
— А как же я вас наблюдаю?
— Ошибка зрения. Что для вас сегодня, для меня вчерашний день, — загадочно ответил Минц.
— Значит, никакой надежды? Профессор глубоко задумался и ничего не ответил. Дня через три профессор встретил Ложкина на улице.
— Послушайте, Ложкин, — сказал он. — Я вам очень благодарен.
— За что? — удивился Ложкин.
— За грандиозную идею.
— Что же, — ответил Ложкин, который не страдал излишней скромностью. Пользуйтесь, мне не жалко.
— Вы открыли новое направление в биологии!
— Какое же? — поинтересовался Ложкин.
— Вы открыли генетику наоборот.
— Поясните, — сказал Ложкин ученым голосом.
— Помните нашу беседу о недостающем звене, о происхождении человека?
— Как же не помнить.
— И ваше желание заглянуть во мглу веков, чтобы отыскать момент превращения обезьяны в человека?
— Помню.
— Тогда я задумался: что такое жизнь на Земле? И сам себе ответил: непрерывная цепь генетических изменений. Вот среди амеб появился счастливый мутант, он быстрее других плавал в первобытном океане или глотка у него была шире… От него пошло прожорливое и шустрое потомство. Встретился внук этой амебы с жуткой хищной амебихой — вот и еще шаг в эволюции. И так далее, вплоть до человека. Улавливаете связь времен?