Инженю, или В тихом омуте
Шрифт:
— О, конечно, — это было так ужасно, — произнесла медленно, словно вспоминая. — Вы не представляете — это был просто кошмар, так внезапно, так страшно. И я была в таком шоке…
— Понравился, значит, Сашок? — Во взгляде у высокого появился неподдельный интерес. — Жалеешь небось, что до койки с ним не дошло? Так я заменю. А че — мой же старший был, значит, доделаю, чего он не доделал. Лады?
— Да, он был приятный. — Она и вправду не ждала сейчас таких предложений, они, как ей показалось, совершенно неуместны были в этой ситуации, но отказывать в лоб она не любила, ей проще было ответить туманно, а потом пропасть. И потому она как бы не услышала вопроса. —
— Да ладно — женатый не мужик, что ли? — Ему явно нравилась эта тема. — Колись — жалеешь? Я газету почитал — ну, думаю, счастливый был Сашок. Телка раз его только увидела, так сразу втрескалась — и в газете, понимаешь, про любовь свою, и по ящику. И даже с мусорами воюет за Сашка теперь. Придется от Нинки прятать тебя — она ж верняк читала тоже, узнает тебя, еще шмальнет прям там. Ты б про любовь с Сашком поменьше свистела — вот что я тебе скажу. Но ты не тушуйся, короче, — все нормалек будет. Постоишь, на людей посмотришь, думаю, увидишь кого надо. Ну а нет, в кабак поедем на поминки, там еще народ будет.
— Но… мне надо быть дома днем, в три часа. — Это была ложь, но прозвучало, кажется, нормально. — Мне должны звонить из газеты и с телевидения. И да, я совсем забыла, из милиции тоже должны звонить — они меня хотели вызвать сегодня, что-то им надо уточнить…
— Попозже приедешь. — Он снова оглядел ее всю, останавливая взгляд на ляжках, полностью открытых коротким платьем, — а потом поднимая его выше, словно зная, что она без трусиков, что нет ничего под непроницаемо-черными колготками. — Лично довезу — не боись. Нравился ж тебе Сашок — вот и помянешь. А потом вместе с тобой помянем, вдвоем…
— О… — протянула неопределенно, думая, что ей совсем не нравится тон, которым он произнес последние слова. — Я правда не была с ним знакома… Но милиция — вы же понимаете, они же будут звонить, а потом, может быть, начнут искать, они знают мой адрес…
— Пусть поищут! — Высокий рассмеялся коротко. — И кончай ты про мусоров — мне они по… Имел я их, короче. Думаешь, адрес твой и телефон откуда у нас — из мусарни, откуда еще?
Водитель снова оглянулся, многозначительно кашлянув, и длинный резко оборвал фразу.
— Да ладно, Васек, — че такого-то? Ну знает и знает — девчонка нормальная, трепать не будет. Ты, слышь, это — ты за нас потом особо не свисти. Нам-то по… до фонаря нам, короче…
Запищал мобильный, и он поднес его к уху, начав перебрасываться с кем-то невидимым непонятными ей словами. А она смотрела в окно. Джип ушел с Садового на Ленинский и тут понесся вовсю, оставляя позади другие машины, нарушая и подрезая, проскакивая на желтый и даже красный, летя к своей цели.
Ее предупреждали, что такое обязательно произойдет — в смысле встречи с этими, которые рано или поздно на нее выйдут. Но ей представлялось, что все будет иначе. Звонок, встреча, деловой разговор, демонстрация теми, кто придет на встречу, фотографий погибшего в компании разных людей. Ну в крайнем случае поездка — но заранее обусловленная поездка — в какое-то место, где, по их мнению, может быть тот, кто причастен к убийству. И опознание — желательно по фотографии и в любом случае не в упор, не в лицо.
А тут все началось не так. И говорили с ней без всякого уважения и пиетета, как положено бы с единственным свидетелем и явно союзником, защищавшим интересы их покойного друга и предводителя. Довольно развязно говорили, вдобавок допуская неприятные намеки на ее причастность и ко всему еще и пугая местью какой-то Нинки.
Конечно, все было не так
Она напомнила себе, что никогда не любила думать. И не стоит делать этого сейчас. Куда лучше радоваться, что она прекрасно выглядит, и хорошо, что она оделась именно так, и представлять, как она будет смотреться на кладбище. И не забивать себе голову ненужными мыслями — от которых тяжело жить, и портится настроение, и появляются сомнения, тревоги и страхи.
Меньше думаешь — лучше спишь. Так она изрекала, когда мама говорила, что ей надо задуматься всерьез — над учебой в школе или институте, над своим будущим и жизнью вообще и сегодняшним днем в частности. Или с комичной выспренностью замечала — «во многия знания многия печали». Или — «дуракам живется легче». И дурам соответственно тоже.
— Ну все, подъезжаем вроде. — Высокий убрал мобильный от уха, складывая его. — Как раз успели — до начала десять минут. Ты, короче, усекла, че я сказал?
— Да, конечно. — Она помедлила, это был очень серьезный момент, и ей важно было услышать, что он скажет, хотя она не рассчитывала никого увидеть здесь. — Но если я узнаю, он ведь поймет, кто…
— А ты не тушуйся — твое дело узнать, а остальное наше. — Он посмотрел на нее сверху вниз, может, даже подмигнул, может, улыбка была в его глазах — она не видела, он уже надел свои идиотские очки со слишком вытянутыми линзами. — Скажешь, что он — значит, он, и базаров с ним никаких не будет. Ты увидь только — а бояться сразу некого станет. Сечешь?
— Значит — значит, вы его… — Чересчур запоздалая догадка была достойна уж совсем непроходимой тупицы, но высокий вряд ли блистал умом, чтобы решить, что она играет. — Нет, я понимаю, он… а вы его… Я понимаю, просто это так страшно. И все поймут, что это я узнала. А у него могут быть друзья, они ведь… А милиция — ведь получится, что как бы я его убила, и…
— Я ж тебе сказал — не тушуйся, все решим, — покровительственно обнадежил он, для пущей убедительности похлопывая ее по ноге. Рука была некрасивой, слишком костлявой, со вздувшимися синими венами, и чересчур горячей — но ей почему-то было приятен такой личностный жест. — И че те думать, че с ним будет, — ты знать ничего не знаешь, и все дела. А мы тебя видеть не видели. А мусора пусть че хотят, то и думают — один… хрен ниче сделать не смогут. А мы тебя прикроем. Спасибо скажем, поможем там вопросы, может, порешать, какие тебе надо, лавэшек подкинем, не за спасибо ж — и никто до тебя не… Не предъявят те ниче, короче. За базар отвечаю. Сечешь?
Что ж, ее это устраивало. Она уже думала об этом и даже с Виктором говорила — о том, что тот, кого она узнает, он ведь может отпереться, тут ведь ее слово против его, доказательств нет. И пока будет идти разбирательство, он может ее убрать — запросто, что ему терять. Но Виктор ее успокоил, сказал, что у бригады этого Никиты репутация такая, что они выяснять не будут ничего — им только пальцем ткни, а они смертный приговор вынесут тут же.
Она была рада, что высокий подтвердил сейчас слова Виктора. Потому что… потому что ей уже начало казаться то, что казаться было не должно. А раз он их подтвердил — значит, можно было отбросить неприятные мысли.