Иоанн Мучитель
Шрифт:
— Это так, — согласился Борис Федорович. — Да опять-таки смотря что скажет, а то таким острым золотом наградят, что голова от шеи отлетит.
— Потому и требую вперед, — не стала скрывать Лушка. — Дождесся от вас, как же, ежели я что плохое поведаю.
— А ты солги, — посоветовал Годунов.
— Негоже царю лгать, — попрекнула его ведьма и осеклась, как-то странно глядя на стоявшего перед нею боярина, который продолжал что-то обдумывать.
Деньгам Борис Федорович счет ведал. Скупым назвать его было нельзя, скорее прижимистым,
— На десяток рублевиков согласна? — спросил он, что-то решив в уме.
— Три сотни, не менее, — строптиво отрезала Лушка.
— Ишь ты! — восхитился стоявший у двери Бельский. — А шапку боярскую не хотишь заодно?
— Себе ее надень, — присоветовала старуха и ехидно осведомилась: — Знаешь куда аль подсказать?
— Ах ты ж! — Богдан чуть не задохнулся от гнева и решительно шагнул к ней, замахиваясь плетью.
— Тока тронь, — предупредила ведьма. — Такого я тебе точно не прощу и вдругорядь не помилую.
Бельский выругался, но руку опустил.
— То-то, — удовлетворенно сказала Лушка.
— А что ж ты, коль сильная такая, на старость лет ничего не нажила? — благодушно поинтересовался Годунов.
— Все у меня было, — хмуро отозвалась ведьма. — Стешка подлая девку подсунула, а та у меня все добро выглядела, да и утекла с ним.
— Какая ж ты ворожея, коль у себя под носом не углядела? — улыбнулся Борис Федорович.
— Обнаковенная, — огрызнулась бабка. — Ведаешь, поди, что люди к старости вблизи плохо видят? Вот и я тако же. Вдаль-то зрячая, а тут не учуяла, — и поторопила: — Ты мне зубы-то не заговаривай. Это я и сама умею да получше тебя. Ты цену называй.
— Ишь, ты какая прыткая, — еще шире улыбнулся Годунов. — Тебя только отсюда вытащить, и то в пару сотен обойдется. Да еще тебе три. Вот и полтыщи набежало, а у меня монетного двора нет.
— Не скупись, боярин. Моя ворожба того стоит, — ободрила его бабка.
— Сто рублев дам, — твердо пообещал Борис Федорович. — Согласна?
Та молча кивнула головой.
— Вот и славно, — одобрил Годунов. — Деньгу нынче же привезут. Я свое слово завсегда держу, даже не сумлевайся. Так что сказывай про государя, а уж потом и мне кой что поведаешь.
Старуха вновь насмешливо осклабилась, демонстрируя желтый клык.
— Поведаю, поведаю, — проворковала она. — Да боюсь, опосля моих слов царь-батюшка заместо рублевиков повелит запалить меня в железной клетке, как дед его, бывалоча, делал, вот и вся награда. Это за мной слово твердое, а за государем…
— Ладно, — махнул рукой Годунов. — Все получишь. И волю, и рублевики.
— Гляди ж, — грозно предупредила ведьма. — Обмануть не смей, а то худо учиню. Зри на вервь, — почти приказала она и на глазах Бориса неспешно затянула на обрывке бечевы, невесть откуда взявшейся в ее руках, два узелка.
— А это зачем? — полюбопытствовал Борис Федорович.
— А затем, что мы теперь с тобой одной веревочкой связаны, — пояснила она. — Ныне моя глава с плеч, а к завтрему и ты расхвораисся, а там и богу душу отдашь, — и спросила почти ласково: — Понял, нет ли?
— Так ты ведь старая совсем! — перепугался Борис Федорович. — Тебе так и так до смерти годок-другой, не боле. Мне-то почто помирать?!
— Не боись, — усмехнулась ведьма. — Коль свое слово сдержишь, я твой узелок чрез месяц-другой распущу, — и, отвернувшись, пробормотала еле слышно: — «Старая». Еще поглядим, кто из нас кого переживет.
Бельский поначалу заупрямился, не желая выпускать Лушку, но Годунов сумел убедить его, заверив, что та пока будет проживать в его тереме, так что если царь и впрямь захочет на нее поглядеть, то везти ее к государю будет даже ближе, чем отсюда.
Лушка тоже сдержала свое слово и дату смерти Иоанна назвала. Царь, услышав от Бельского свой смертный срок, нахмурился, но ничего не спросил, только недобро ухмыльнулся и зловеще посулил:
— А я вот назло ей переживу, да на следующий денек ее прямиком на кол посажу. Пущай ведает, яко государя пугати. Будя! Я уже страшил не боюсь! Езжай да передай ей мое слово, авось старая перепугается да отсрочку даст. — И громко захохотал над собственной шуткой.
Но хорохорился он только при своем любимце. Едва тот шагнул за порог, как Иоанн повелел немедленно привести ему английского посла, который вот уже несколько месяцев находился в Москве, ведя переговоры о женитьбе Иоанна. Джером Баус, проживавший на подворье английских купцов, чьи интересы он так рьяно отстаивал, явился так быстро, как только мог, однако был встречен Иоанном крайне холодно.
— Ты все обдумал из того, что я тебе сулил? — спросил он его раздраженно.
Джером почтительно склонился в поклоне и утвердительно кивнул головой.
— Погоди плясать-то! — одернул его Иоанн. — Ты лучше дело сказывай.
— Королева сочла бы меня безумным, ежели бы я признал предлагаемый вами договор, почтеннейший царь, — вежливо ответил тот. — Воевать с вашими врагами государыня не будет, ибо она в приязни к Литве, к Швеции и к Дании. Вот участвовать в примирении — дело иное. Но вначале надобно решить вопрос о ваших северных гаванях, чтобы мы торговали там одни.
— Ишь ты, «участвовать», — передразнил царь. — Судьей, стало быть, хочет быть? Это надо мной-то! — И счастье Бауса, что царю стало настолько смешно от этой нелепицы, что он даже засмеялся.
Правда, смех длился недолго. Почти сразу посерьезнев, он ответил:
— Что касаемо гаваней, так я уже тебе сказывал — не бывать сему. Русь открыта для всех. К тому ж ваши купчишки столь гнилым суконцем торгуют, что мне впору их изгонять, чтоб мой народ не обманывали. Ну да не о том речь. Я про Машку реку, как там ее, княгиню Хастинскую. О ней ты мне что скажешь?