Иоанн Павел II: Поляк на Святом престоле
Шрифт:
Как водится, массы увидели лишь вершину айсберга, да еще в таком виде, в каком это было выгодно власти. В действительности обращение к немецким братьям по вере составляло один из кирпичиков грандиозного здания, возводимого примасом. И пусть кирпичик этот в очах миллионов поляков выглядел сомнительно, в контексте всей постройки он превратился в замковый камень польско-немецких отношений новейшего времени. Этот шаг стал первым в череде других, направленных к взаимному примирению. Без него и без проходившего тогда же франко-немецкого сближения не было бы, пожалуй, единой Европы.
А что же Войтыла? Как он повел себя в этой ситуации? 21 декабря 1965 года, спустя три дня после возвращения с собора, он встретился Вышиньским. Оба понимали, что власть будет стараться поссорить их, изобразив краковского архиепископа более умеренным деятелем, чем примас. Войтыла твердо считал: надо быть заодно 374 .
Насколько он был прав в своих подозрениях относительно уловок партии, сказать трудно. К тому времени местный Отдел по делам вероисповеданий уже не смотрел на
374
Moskwa J. Op. cit. T. I. S. 281.
375
Dudek A., Gryz R. Op. cit. S. 186.
Двадцать второго декабря в одной из краковских газет Войтыла увидел открытое письмо к нему от работников фабрики соды, и у него сдали нервы. В тот же день он дал интервью, где отрицал, будто являлся соавтором «Обращения». А спустя два дня, в Рождественский сочельник, столкнувшись с противодействием цензуры, разослал по приходам краковской епархии свой ответ рабочим – пожалуй, самый гневный и раздраженный текст, который вышел из-под его пера за всю жизнь. Войтыла обвинил рабочих, подписавших письмо, что они не ознакомились как следует с «Обращением», и дальше перечислил те вещи, которые уже до того разъяснял епископат: что приглашение немецким иерархам рождено в атмосфере обновления церкви и выдержано в евангельском духе прощения врагов, что польская сторона не умолчала в своем тексте о винах немцев перед поляками, что никто не ставит под сомнение нынешние польские границы, и наконец, едва ли не единственный раз в жизни, Войтыла взялся защищать свое доброе имя: «Я отвечаю на это письмо прежде всего как оболганный человек. Оболганный потому, что меня публично оскорбили и опорочили, не пытаясь выяснить факты и подлинные мотивы».
Письмо все-таки опубликовали в одной из краковских газет, но лишь 13 января и с язвительным комментарием: мол, работники «Сольвея» «изумлены и разочарованы» таким поведением архиепископа. Интересно, что летом 1966 года, отмечая тысячелетие крещения Польши, Войтыле преподнесли альбом фотографий с воспоминаниями о нем его прежних коллег по работе в каменоломне и на фильтрационной станции, где не было ни слова о каком-то разочаровании и изумлении. Кто же тогда стоял за открытым письмом? Вопрос риторический.
Рождественскую мессу он отслужил в Нове Хуте, под открытым небом, затем провел тихую службу в домашней часовне, пригласив на нее старых знакомых с фабрики соды, а в последующие дни выступал с проповедями в краковских храмах, где не упускал случая разъяснить пришедшим смысл «Обращения» и всего того, что произошло на соборе 376 . 1 февраля 1966 года его, как и других епископов, вызвали для дачи объяснений в президиум горсовета. Войтыла, подобно сорока пяти собратьям по сану, не стал осуждать «Обращение»; напротив, заявил, что благодаря ему немцы впервые признали свою вину, и вообще письмо никакого отношения к политике не имеет, а что касается принадлежности западных территорий, то еще Иоанн XXIII назвал их «возвращенными», и польский епископат, разумеется, целиком разделяет такой подход 377 .
376
Kalendarium… S. 243–245; Dudek A., Gryz R. Op. cit. S. 225–226; Szczypka J. Op. cit. S. 239–240.
377
Raina P. Op. cit. S. 131–134.
Как он воспринимал шумиху вокруг письма немецким епископам? Мы, возможно, никогда не узнали бы этого, если бы не вездесущесть польских спецслужб. Понятно, что во дворце архиепископа работала прослушка. И вот 9 февраля 1966 года там состоялась любопытная беседа: Кароль Войтыла обсудил пропагандистскую кампанию властей с друзьями из «Тыгодника повшехного» – Ежи Туровичем и ксендзом Адамом Бардецким. В начале беседы Войтыла заявил, что религия и марксизм несовместимы, коммунисты стремятся уничтожить веру на корню, и католикам ничего не остается как сопротивляться. Такое положение дел породило спрос на сарматскую этику, на возрождение идеалов «бастиона христианства» с его жертвенностью и борьбой. А поскольку за польскими марксистами стоит «Россия», которая, по мнению Войтылы, и вдохновила нападки на «Обращение», в народе растет протест против русских, подобно протесту против немцев при оккупации. Поэтому, при всем желании, в Польше нет подходящих условий для внедрения соборных реформ во всей полноте: вместо открытости к иным течениям мысли церковь вынуждена закрываться, чтобы уцелеть, а вместо персонализма на первый план выходит массовость.
Турович держался иного мнения. Вину за обострение отношений он возлагал на примаса, в стремление коммунистов уничтожить религию не верил и упирал на то, что в современном мире с его техническим прогрессом светское государство – вещь вполне обыкновенная, а большего марксистам и не нужно.
Бардецкий занимал промежуточную позицию. Он говорил, что надо как-то соединить соборные реформы с традиционной, массовой церковью, проникнутой культом Девы Марии. Что касается польских коммунистов, то у их лидера, по мнению Бардецкого, не было ясного взгляда на будущее, в отличие от Павла VI, Шарля де Голля или Джона Кеннеди (к тому времени уже покойного). Поэтому авторитет церкви и понтифика в Польше, говорил Бардецкий, будет укрепляться, что нельзя не приветствовать 378 .
378
Lasota M. Op. cit. S. 159–163.
Как видим, в вопросе соборных реформ прежний задор Войтылы сменился скепсисом в духе примаса. Однако такие взгляды нельзя назвать консерватизмом – само наличие подписей под «Обращением» противоречит этому выводу. Приверженцы традиционной, национальной церкви никогда бы не пошли на такой шаг.
Что же касается непреодолимого конфликта между марксизмом и католицизмом, то здесь Войтыла и Турович исходили из разных посылок. Войтыла рассуждал как философ, а его оппонент – как политик. Турович ссылался на опыт итальянской Компартии, когда утверждал, что согласие между ними достижимо. Некоторые современные историки в Польше полагают, что Гомулка и впрямь не был настроен давить костел, как это делал Берут. Партийному лидеру казались достаточными те рамки, в которые удалось загнать клир в начале шестидесятых, и возобновлять полномасштабное наступление он не хотел. Его нервная реакция на «Обращение» была импульсивной и искренней, а отнюдь не частью сложной игры 379 .
379
Dudek A., Gryz R. Op. cit. S. 233.
Но мы это можем заключить сейчас, а в то время, естественно, впечатление возникало совсем другое. Войтыла, например, не ощущал никакого потепления. Наоборот, год за годом местные власти в Кракове мешали духовенству ходить крестным путем на праздник Божьего тела, в конце концов вообще запретив организовывать шествия по центральной площади. А ведь для краковянина этот праздник всегда был поводом вспомнить святого Станислава Щепановского, убитого недалеко от Вавеля, «на Скалке» (то есть на холме), где ныне стоит санктуарий с его реликвиями. Именно там неизменно заканчивалась процессия, двигавшаяся из базилики Божьего Тела в Королевском замке. Там же, в костеле, в конце XIX века появилась крипта заслуженных поляков, где покоятся такие знаменитые жители города, как летописец Ян Длугош и драматург Станислав Выспяньский, композитор Кароль Шимановский и художник Генрик Семирадский. Процессия на праздник Божьего тела – важнейший элемент краковской культуры. Это – гордость краковян, величайшее выражение их любви к своей земле. Но коммунисты, к возмущению верующих, делали все, чтобы уменьшить ее значение, а по возможности – вообще стереть из памяти. Сначала они запретили организовывать процессии ряду монашеских орденов, потом распространили этот запрет на близлежащие приходы, и наконец, вовсе закрыли для религиозных шествий Главный рынок с его кафедральным собором Пресвятой Девы Марии. «Даже собаководы могли устраивать походы через Главный рынок, – жаловался Войтыла главе горсовета, – и только для католической общественности на праздник Божьего Тела он закрыт» 380 .
380
Lasota M. Op. cit. S. 155. Письмо написано в 1974 году, но количество запретов нарастало с 1959 года.
Властный диктат коснулся и самого митрополита. В последний момент по требованию секретаря парторганизации отменили доклад Войтылы о Втором Ватиканском соборе перед студентами Высшей сельскохозяйственной школы в Кракове; за три дня до намеченной даты отменили также слет выпускников гимназии имени Вадовиты – конечно, из-за того, что туда собирался приехать краковский архиепископ 381 .
Ощущение государственного произвола обострилось с проведением мероприятий в честь тысячелетия крещения Польши. Власть не собиралась безучастно взирать на церковные торжества и решила провести альтернативные празднования – уже в честь тысячелетия польской государственности (благо, в Польше эти даты совпадают). Целых полгода по всей стране чиновники соперничали с духовенством, кто привлечет больше народу на свои акции. Нередко можно было наблюдать, как по одной улице идет крестный ход, а на другой проходят фестивали, концерты, выставки или торжественные манифестации с участием партийных сановников. В выходные и в те дни, когда костел планировал организовать памятные мероприятия, по телевидению и радио транслировали самые интересные фильмы и передачи, причем время вещания было увеличено, чтобы люди даже не думали поздно вечером бежать в храм. В Краков, где, по данным ответственных лиц, церковные торжества вызывали особенно сильный отклик, власти даже пригласили легендарный венгерский клуб «МТК» сыграть футбольный матч с местной «Вислой», лишь бы затмить очередное шествие верующих. Игру посетило 15 000 болельщиков, но еще 5000 в последний момент предпочли пойти в костел, хотя купили билеты на стадион.
381
Szczypka J. Op. cit. S. 250.