Иоганн Буш
Шрифт:
В этих краях времена года сменяли друг друга с поразительной, почти календарной точностью и постоянством, и это нравилось Иоганну Бушу. Ему нравилось каждый год подмечать знакомые мелочи изменений в природе, и это каждый год было красиво, и каждое время года он любил, потому что лес был красивым всегда: что летом, что осенью, что зимой или весной. И он знал и любил этот лес, знал все его запахи, оттенки цветов и настроения… И вот этот самый лес, который Иоганн Буш любил горячо и нежно, помогал ему не думать о том, каким бывает в разное время Алексяндр пляц или каким бывает Рейн… Когда Иоганну Бушу становилось совсем невмоготу, он уходил далеко вглубь леса вместе с герром Бергом и охотился. У него не было предубеждений насчет охоты, и он просто стрелял зверей и птиц (туши которых потом отвозил в город и сдавал в магазины), и успокаивал то, что он называл "божественным нервом", то есть свою совесть, тем, что охотился не чаще, чем 4 раза в год. После каждой охоты, вернувшись из города, он напивался обязателно до чертиков, и бедному Бергу приходилось спать в гостиной, поскольку
— Свинья я, Берг, и Анна права. Самая настоящая свинья!
Берг тогда лишь укоризненно скулил и смотрел на своего хозяина…
Иоганну Бушу было 52 года, и самое главное, что ему надо было купить в городе, хоть он и не признавался себе в том, что это — главное, был джин. Без хотя бы одного бокала джина Иоганн Буш не мог заснуть, и он знал, что скоро придется прибегнуть к помощи таблеток.
2
В очередной раз наступило лето, в очередной раз из леса доносился какой-то особый дурманящий аромат, от которого становилось немного непосебе… И этот запах из леса не давал покоя ни днем, ни ночью…
Иоганн Буш открыл глаза. Было абсолютно темно, и слышно было, как шумит лес за окном, да еще — как сопит Берг… И вдруг такая тоска сжала сердце его, что ему захотелось помереть тутже на месте. Иоганн Буш вздохнул и прошетал:
— Проснись, Берг. Сегодня мы поедем в город. — И включил свет.
Берг, как это всегда бывает с собаками, тут же оказался на ногах и полез целоваться.
— Ну, ладно, перестань. Дай одеться. Позавтракаем и поедем.
Но он продолжал лежать. Берг побежал к двери, остановился и посмотрел через плечо, словно говоря: "Ну и что? Сам говоришь «вставай», а сам лежишь еще? А ну, вставай, старый пьянчужка!"
— Иду, иду, — сказал "старый пьянчужка", — не смотри на меня так.
Берг тем временем спустился вниз, выбежал во двор отдать природе-матушке должное.
А Иоганн Буш одевался и прислушивался к голосам леса. Деревья шумели, ветер все крепчал, и ясно было, что рассвет уже близко. Он спустился вниз, положил в маленькую мисочку еду для Берга и стал варить для себя кофе, который он пил вместе с сухариками. Иоганн Буш макал сухарики в кофе и утверждал, что кофе от этого становится еще более вкусным.
После кофе он стал собираться. Он вывел из гаража свою машину (старый лендровер, который он, кстати, купил вместе с домом), и уложил в него канистры из-под бензина (для движка), пустые бутылки джина ("зато я не курю!"), а также пустые коробки, в которых он привозил пирожное (продавец просил возвращать коробки). Одну бутылку джина, уже наполовину выпитую он положил под сидение, туда же положил миску для Берга и бутылку с водой. Когда он кончил собираться, уже совсем стало светло, правда, солнце еще не взошло, и Иоганн Буш знал, что восход он встретит в пути. Восход, наверное, будет красивый, думал он. Впрочем, как всегда. Как это было у старика Хема? "И восходит солнце"? Ну, чтож, посмотрим на этот восход. Опять и опять. А хорошо бы наша ппланета была такой маленькой, чтоб мы все время могли смотреть восход солнца, или, скажем, заход! Просто переставил на несколько шагов стул и вот тебе опять, смотри, сколько влезет… Но, кажется, это где-то уже было. Ах, да! У Экзюпери! И Иоганн Буш подумал, что плохо, что самолет Экзюпери еще не нашли. Ему хотелось бы найти самолет Антуана де Сент-Экзюпери, и он подумал, что это самое большое, что можно сделать для товарища по оружию ("Оружие? Перо — оружие? Странно, что с помощью оружия ты собираешься спасать этот мир!")… А вообще, подумал Иоганн Буш, самое большое, что можно сделать для Экзюпери, это вернуть ему жизнь. И он подумал, что может постараться найти самолет, но жизнь вернуть не может… Это не мой сюжет, подумал он. Пусть это сделает Тот, Другой Писатель, который сочинил эту сказку под названием Мир… А интересно, как закончится повесть "Иоганн Буш", который пишет Этот Писатель? Наверное, как всегда. Произведения Этого Писателя всегда оканчиваются одинаково, сам знаешь как. Он — Мрачный Писатель. Патологический какой-то. Всегда у Него умирают, черт побери! Так что пусть Он и подумает об Экзюпери… Он и о тебе позаботился, сказал Иоганн Буш себе, так что гляди в оба… Это — Коварный писатель: Он все знает…
— Берг, едем! — позвал он собаку. — Давай в машину.
Иоганн Буш открыл дверцу лендровера, и Берг прыгнул на сидение. Что-то у тебя мрачные мысли с утра, Иоганн Буш, сказал он себе. С чего это вдруг? Уж не умер ли кто-то там, на большой земле? Он подошел к ближайшей яблоне и постучал по стволу. Ты это брось, строго он сказал себе. Слышишь? Брось! Не смей! И он сел в мапину и завел мотор, который не сразу завелся. Иоганн Буш решил не обращать на это внимания. Черт! — только подумал он и сделал глоток из бутылки, которая была у него под сидением.
— Поехали, Берг, — сказал он собаке. — Поспи немного, а я буду вести машину…
Машина осторожно спустилась с холма, а потом развив бешеную скорость, пронеслась сквозь лес по дороге, прямее которой, думал Иоганн Буш, ничего не может быть.
Дорога эта вела в город, где была жизнь, и люди копошились в этой жизни, как муравьи, и Иоганн Буш любил эту дорогу, к которой относился как-то по-особенному: ведь эта дорога связывала его с жизнью, и в общем-то она одна и связывала. И больше ничего. Дорога эта была сложно мостом между жизнью, миром, где были люди, и не жизнью, не миром, где был (странно: «небытие», где можно "быть"), он, всемирноизвестный
Ладно, помолчи, пожалуйста, ты мне уже надоел. Мне нужно будет переговорить обо всем этом с Гансом. Поеду к Гансу, мы закатим целый пир сегодня и заодно переговорим… Черт тебя подери, моя вторая половина, черт тебя подери…
— Мы закупим все и поедем к старику Гансу, — сказал Иоганн Буш своей собаке. — Выпьем чего-нибудь, там и поедим. Сегодня мы будем пировать, ты не против? — спросил он. Бергу очень хотелось спать, но он из вежливости все еще не закрывал глаза. — Мы закажем мяса, очень много мяса и будем есть, и там будет настоящий хлеб. Ты, наверное, уже забыл, как пахнет настоящий, свежеиспеченный хлеб, Берг. Прелесть! Хорошо, когда он еще горячий, такой горячий, что не можешь даже трогать. Вот в такой хлеб положишь приличный кусок масла, да еще кусок сыра; и то и другое расплавится, и ты, зажмурившись оттого, что очень горячо, откусишь все это и почувствуешь, как у тебя по руке потечет масло… Лучше этого ничего не может быть в мире! Но прости: мы говорили о мясе. Мясо, Берг, мы закажем самое разное. Знаешь, когда от самого запаха уже текут слюньки! Ты это должен понять. Или ты уже ничего не воспринимаешь, кроме твоих вонючих пирожных? Брось! Мясо! Мягкое, тающее у тебя во рту! Мясо, которое ты запиваешь вином, да еще откусываешь перчик, такой острый, что искры сыплятся из глаз. Впрочем, момент с перчиком тебе не интересен… Слушай! Когда мы поедим, так что уже не сможем дышать, я и герр Ганс закурим по сигаре и хлебнем немножко джину, а тебе, так и быть, дадим кусочек пирожного. Нет! Пирожное ты и так едишь, чуть ли не каждый день. Мы закажем тебе на сладкое мороженое! Мороженое, Берг, слышишь? Шоколадное! Хочешь? Только чур потом не жаловаться на горло. Ты его ешь медленно, Берг, пожалуйста, чтобы не остудить горло, а то лечить тебя одна морока. Ты ведь не пьешь джин. Я бы мог предложить тебе джин, чтобы не заболеть, как это всегда делаю я сам, но ты непьющий. Ты не пьешь, не водишься с девочками, не куришь… Хочешь попасть в свой вонючий собачий рай? А, Берг? Как ты думаешь, есть у спбак рай? Почем знать. Может, и есть, ты-то не знаешь. И вообще никто не знает. Ладно, Берг, давай договоримся сразу: мороженое есть медленно.
Берг уже спал и, как всегда, храпел и время от времени скулил во сне. Иоганн Буш продолжал говорить, но уже не вслух, а сам с собой, хотя и все так же обращался к Бергу.
Эх. Берг, думал про себя Иоганн Буш, а как сейчас, наверное, здорово у Ганса! Впрочем, у Ганса всегда бывает здорово. Сядешь у стойки, попросишь его дать тебе кружку пива, и пьешь его, и тебе приятно каждый раз бывает класть кружку (запотевшую от того, что пиво слишком холодное), на квадратную соломенную подстилку. Ты ведь любишь, Берг, Ганса Гейнека? Правда? Конечно, любишь, он ведь тебе дает пирожные, которые мы не покупаем, потому что в них слишком много крема…
Ганс, друг Иоганна Буша, был очень высокий, светло-волосый, уже начинал толстеть, в общем, такая громадина с острой бородкой и голубыми глазами. Ганс любил играть на виолончели (чего только не бывает в природе, думал всегда Иоганн Буш: чистокровный немец, живущий в Мексике, играющий на виолончели!), любил литературу (одним из его самых любимых авторов был Иоганн Буш), прекрасно знал классическую музыку, античную мифологию и вообще всю античность, был вдовцом и имел бар под названием «Ганновер». Первое, о чем спросил Ганс, когда познакомился с Иоганном Бушем, это — сколько тот выпивает перед тем, как сесть писать свои вещи, ибо он был уверен, что так, как пишет Иоганн Буш, писать можно только тогда, когда основательно выпьешь. Иоганн Буш и Ганс Гейнек подружились сразу, и Иоганн Буш, когда приезжал месяц раз в город, всегда приходил в бар Ганса Гейнека, и они вместе пили. Ганс Гейнек предлагал Иоганну Бушу провести в его дом телефон. Иоганн Буш не соглашался, говоря, что это безумие и что не для этого он бежал от цивилизации, чтоб быть связанным с ним через телефон. Ганс смеялся тогда и говорил ему, что существуют такие девушки, которые по телефону сделают с ним все, что он только ни пожелает. Иоганн Буш посылал тогда Ганса Гейнека подальше, и они опять пили.