Иосиф Джугашвили
Шрифт:
Никто бы не смог забыть образ Сталина, как он стоял, наблюдая за моим уходом, — суровая, грубая, решительная фигура в зеркально блестящих сапогах, плотных мешковатых брюках и тесном френче. На нем не было никаких знаков различия — ни военных, ни гражданских. У него приземистая фигура, какую мечтает видеть каждый тренер футбола. Рост его примерно 5 футов 6 дюймов (около 165 см. — Е.П.), а вес — около 190 фунтов. У него большие руки и такие же твердые, как его ум. Его голос резок, но он все время его сдерживает. Во всем, что он говорит, чувствуется выразительность.
Если он всегда такой же, как я его слышал, то он никогда не говорит зря ни слова. Если он хочет смягчить краткий ответ или внезапный вопрос, он делает
О том, какое впечатление произвел на американца глава Советского Союза, косвенно можно судить и по тому, что Сталин показался ему более монументальным, чем был на самом деле, — у советских людей возникало совсем другое впечатление, они были как раз обычно поражены тем, что глава государства небольшого роста и рябой. Впрочем, Гопкинс не жил в окружении портретов и статуй, где «вождь народов» был изображен чуть ли не былинным богатырем. Что же касается впечатления, то результатом встречи как раз и была достаточно высокая оценка американским гостем не только главы СССР, но и возможностей самой страны, что было далеко небесполезно.
Несколько по-иному Сталин разговаривал два месяца спустя с руководителями американской и английской делегаций, прибывших Москву на совещание трех держав, —А. Гарриманом и лордом Бивербруком. После первой, ознакомительной встречи разговор зашел о конкретном объеме помощи. «Сталин казался нелюбезным, а по временам равнодушным и обращался с нами довольно жестко, — писал в отчете Гарриман. — Так, например, один раз обратился ко мне и сказал: „Почему это США могут дать мне только тысячу тонн стальной брони для танков, когда страна производит свыше пятидесяти миллионов тонн?“ Когда я попытался объяснить, как много времени нужно, чтобы увеличить производство этого сорта стали, он отмахнулся от этого, сказав: „Нужно только прибавить легирующие сплавы“. (Уж что-что, а вопросы оборонной промышленности глава СССР знал до мелочей! — Е.П.)… Столь же упорно он торговался и по вопросу других поставок».
«…Сталин давал понять, что он очень недоволен нашими предложениями, — писал Гарриман. — Казалось, что он ставил под вопрос наше искреннее стремление помогать. Выглядело так, что он предполагал, будто мы хотим добиться разгрома советского строя Гитлером. Он высказывал свои подозрения весьма откровенно». Более того, Сталин сказал открытым текстом: «Скудость ваших предложений явно свидетельствует о том, что вы хотите добиться поражения Советского Союза».
Позднее подобное поведение — и с Гопкинсом, и с Гарриманом — назовут блефом, желанием произвести впечатление уверенности в победе, когда враг стоит у ворот. Но едва ли это так. Скорее всего, Сталин с самого начала не позволял себе даже допустить возможность поражения, и эти его невероятная стойкость и уверенность передавались по цепочке подчиненным. Раз Сталин уверен в победе, значит, не все потеряно. Значит, так тому и быть. История знает немало случаев, когда сражения выигрывал не тот, кто сильнее, а тот, кто крепче духом, и 1941 год — один из таких примеров.
В августе 1942 года СССР посетил Черчилль. Встреча была непростой, полной взаимных претензий и упреков. Тем не менее Черчилль вполне оценил собеседника, и, выступая после этой поездки в палате общин, сказал: «Для России большое счастье, что в час ее страданий во главе ее стоит этот великий, твердый полководец. Сталин является крупной и сильной личностью, соответствующей тем бурным временам, в которых ему приходится жить. Он является человеком неистощимого мужества и силы воли, простым человеком, непосредственным и даже резким в разговоре… Прежде всего, Сталин является человеком с тем спасительным чувством юмора, который имеет исключительное значение для всех людей и для всех наций и в особенности
По мере того, как становилось ясно, что СССР справится с Гитлером и в одиночку, весовые категории внутри блока несколько менялись. Вот что вспоминал Громыко, участвовавший в конференции в Тегеране в 1943 году.
«Когда говорил американский президент, все присутствовавшие выслушивали его очень внимательно. Они наблюдали за ходом и поворотом его мысли, за меткими суждениями, шутками. Все сознавали, что он высказывал мысли, которые имеют огромное значение в предстоящем строительстве здания мира.
Выступал или делал замечания премьер-министр Англии. Он умело и даже ловко формулировал свои мысли, умел блеснуть и шуткой. Чувствовалось, что он на «ты» не только с политикой, но и с историей, особенно новейшей. . Тем не менее, как-то само собой получалось, что все присутствующие — и главные, и не главные участники — фиксировали взгляды на Сталине… И вот тихо, как бы между прочим, начинал говорить Сталин. Он говорил так, как будто, кроме него, присутствовали еще только двое. Ни малейшей скованности, никакого желания произвести эффект, ни единой шероховатости в изложении мысли у него не было. Каждое слово у него звучало так, как будто было специально заготовлено для того, чтобы сказать его в этой аудитории и в этот момент…
Бросалось в глаза, что Рузвельт и Черчилль неодинаково реагируют на заявления Сталина: спокойно и с пониманием — Рузвельт и со строгим выражением лица, а то и с выражением плохо скрываемого недовольства — Черчилль».
На этой конференции произошел и открытый конфликт, когда лоб в лоб столкнулись две воли. С самого начала войны Сталин упорно добивался от союзников прямого ответа: когда они откроют второй фронт, когда начнется высадка союзников в Европе. Черчилль же упорно уходил от ответа — как раньше, так и на конференции. И в какой-то момент Сталин не выдержал, случилась одна из тех вспышек, которые он упорно подавлял, но не всегда мог подавить. Прервав разговор, он поднялся с кресла и сказал Ворошилову и Молотову:
— У нас слишком много дел дома, чтобы здесь тратить время. Ничего путного, как я вижу, не получается.
Если бы они были не на конференции, а в воздушном бою, это означало бы, что Сталин пошел на таран — лоб в лоб. И Черчилль не выдержал — отвернул.
— Маршал неверно меня понял. Такую дату можно назвать — май сорок четвертого…»
…А потом была Ялта — это уже февраль 1945 года, до Победы — три месяца. Черчилль вспоминал, что когда советский лидер входил в зал Ялтинской конференции, то все, в том числе и западные лидеры, вставали, держа руки по швам. Почему? Никто из них не понимал. И вот как-то раз Черчилль решил остаться сидеть, но все равно встал, повинуясь, как он говорил, какой-то «сверхъестественной силе».
И снова, как всегда, Сталин показал себя мастером нюанса. Еще в 1944 году он дал задание армянским виноделам — срочно изготовить хороший коньяк. Ничего себе, правительственный заказ в разгар войны! Однако задание дано — значит, надо выполнять, тем более что глава государства время от времени интересовался: а как там коньяк? Как оказалось, такое же задание получили и другие винодельческие республики. И вот к назначенному сроку все изготовленные коньяки доставили в Москву, Сталин лично их продегустировал и выбрал армянский. Как оказалось, это задание и эта спешка нужны были для того, чтобы успеть к Ялтинской конференции. Коньяк имел огромный успех. Черчиллю он настолько понравился, что британский премьер до конца жизни ежегодно покупал целый вагон. А СССР получил еще один козырь в свою колоду: страна, которая в разгаре такой страшной войны занимается еще и разработкой сортов коньяка… Неужели она еще сильнее, чем кажется? Вот тебе и «колосс на глиняных ногах»!