Иосиф Грозный(Историко-художественное исследование)
Шрифт:
— О-ой!
— A-а… Ты девушка?! Таки надо было же предупредить… Все-все… Все в порядке.
И анализы все у нее, у Валечки, оказались лучше некуда. Сплошное завидное здоровье.
А через три дня ее прямо из общежития на легковой машине повезли в Москву под завистливо-недоуменные взгляды подружек-однокурсниц. Впрочем, подружек ли? Валя была из девушек-одиночек.
В огромном страшном здании на площади Дзержинского, набитом военными в синеверхих фуражках и просто штатскими опасными людьми, ее снова так и сяк расспрашивали в кабинетах, фотографировали, заставили отпечатать пальцы, а потом подписывать бумаги о неразглашении, молчании.
Ловкий красивый капитан со шпалами в петлицах глядел на нее сливовыми южными глазами, блестя разлакированной, тщательно причесанной на пробор головой, промакивая ее подписи канцелярским пресс-папье, и улыбался.
— Будете болтать… трезвонить… Сообщат. Тогда на «воронке» — и к нам. Да… Товарищ Истрина… К нам! — и все улыбался белыми ровными зубами.
Так она и запомнила: «На «воронке» — и к нам!»
Потом она училась целых полгода на курсах официанток-подавальщиц. Курсы были закрытые. И сплошь красивые молоденькие девушки, одна другой лучше, пышущие здоровьем. Большинство из Подмосковья. Общежитие прямо при училище. Тут же столовая. Бесплатное питание. Одежда, переднички, косынки. В общежитие строго-настрого запрещено хоть кого-нибудь приводить. Охрана — те же синеверхие военные. Лишь провожали девушек голодно-завистливыми взглядами. Один, правда, кинул Вале вдогонку: «Эх, лошадка… Зубы ноют. Всю б получку отдал…»
Когда Валя приехала (опять привезли на машине с какими-то военными) в правительственный поселок Зубалово, она встретила и знакомого. Это был тот самый мордастый амбал. Теперь он был в военной форме — начальник охраны Сталина. Николай Сидорович Власик. Усмехаясь, придирчиво оглядел: ничего, хороша… еще лучше стала… Давай… Толстей-богатей (на свой вкус подбирал). А был Николай Сидорович великий бабник, блядун, каких мало — это Валечка Истрина узнала вскоре и невзлюбила хамовитого, рукастого, грозного с обслугой полковника — генералом он стал позднее, перед войной.
Непосредственно же она попала под власть и начало тещи Сталина, вздорной, крикливой, гневливой, слезливой, привыкшей командовать всеми — от боязливого придурошного Сергея Яковлевича, мужа, и до всех других домочадцев, вплоть до дворников. А вторым начальником была главная повариха, тоже крикунья и зануда.
Летом жили тут и дети Сталина. Маленькая пригожая Светланка-«Сетанка» и нахальный, наглый, не знавший почтения ни к кому Васька, не по годам развитый в чем не надо. Как-то на кухне, оставшись вдвоем с Валечкой, без церемоний обнял ее, полез под подол, и когда она, возмущенно краснея, отбросила его руки — уставился глазами разъяренной собаки. Больше он, правда, под подол не лез, но она чувствовала постоянно его щупающий, похабный, не подростковый явно взгляд и не раз пресекала попытки подглядывать за ней вечерами в окно ее комнатушки, где она жила с другой подавальщицей — Аней Твороговой, благосклонной ко всем.
Комната их была в прежней зубаловской людской, длинном строении, сохранившемся от прежних владетелей поместья.
Иногда, и тоже летом, в Зубалово приезжал старший сын Сталина Яков Иосифович, тоскливый и казавшийся молчаливым худой мужчина, типичный грузин с синебритым лицом. Говорил он с ужасным грузинским акцентом, на Валечку сразу обратил внимание. Пристальное… Но на другой день явившаяся невеста, ревнивая красивая еврейка, целиком захватила его, и он будто растворился в ней.
Работы в Зубалово было много. Семья за столом собиралась большая, много каких-то всяческих приезжих, приживальцев, дальних родственников. Сестра жены Сталина, Анна Сергеевна, с напыщенным комиссаром ГПУ Реденсом, брат Надежды Сергеевны Федор, брат Павел, Алеша Сванидзе и его жена, актриса. Людей полно. Успевай поворачиваться. Всем услужи. Всем улыбнись, накрой, подай, убери, унеси тарелки с объедками. Ели все эти люди жадно, некрасиво, неряшливо. Окурки в тарелки. И помнилось Валечке Истриной, как она украдкой плакала в своей «келье». Что за жизнь рисовалась впереди? Так… Рабыня на побегушках… Так — подавальщица на всю оставшуюся жизнь. И не уйдешь ведь… Терпи…
Выручал Валечку Истрину веселый, истинно жизнерадостный девичий характер, незлобливость, находчивость, умение не копить обиды. Все здесь, в Зубалово, было словно какое-то порченое, и люди такие же, хоть кого возьми, хоть брат Надежды Сергеевны — Федор, хоть этот тупой, страшный Реденс, когда-то секретарь Дзержинского, чем он часто хвастал, хоть болтливая, хвастливая, наглая его Аня — звали ее Нюрой, хоть Васька. Одна Светланка была всем мила, но и она, бывало, сводила черные брови, точь-в-точь как гневливая бабушка Ольга Евгеньевна. Бабушка… БАБУШКА! ОНА! Она здесь правила безраздельно и утихала, лишь когда приезжал Сталин.
Валя (Валечка) — так стали звать ее все — умела все-таки угодить этим напыщенным и с придурью — умела… Первый раз Валечка увидела СТАЛИНА, Ворошилова, Кагановича и замнаркома Ягоду 10 сентября, когда они колонной черных автомобилей приехали на дачу к обеду. И как-то неожиданно, разом, вошли в столовую. Вошли. И ее, Валечку, потрясло, поразило, что все они, вожди, были маленькие, пожилые, полненькие, желтоликие и с густой проседью люди. Красивее и бодрее всех показался ей, хотя тоже низкорослый и пузатый, Ворошилов, а Сталин, кого она боготворила и представляла себе только по портретам, оказался тоже ниже среднего роста, с обильной сединой, вроде бы даже рыжий, с оспенным лицом и будто не Сталин, а кто-то похожий на Сталина, но похожий отдаленно: грузин не грузин, татарин не татарин. Щеголеватее всех казался и был страшный начальник ОГПУ — Ягода, в ловко сидевшей военной форме с четырьмя орденами. Столько же орденов было у Ворошилова — и такие же, как у Ягоды, усы, а вот Буденный, тоже маленький и сверх меры черноусый, не понравился Валечке совсем — какой-то чистильщик сапог, но с орденами.
Ягода и не посмотрел даже на новую официантку, молча разносившую блюда… Зато сидевшие рядом Ворошилов и взлызистый, угодливый Бухарин тотчас плотоядно заулыбались, бросая на Валечку присваивающие взгляды и на что-то намекающие друг другу. Старичок Калинин по-козлиному затряс бородкой, и сорные его, не поймешь цвет, глазки вдруг оживленно зажглись. Вот… Дедушка! Зато она вдруг словно всей кожей почувствовала взгляд Сталина — желтый, хищный, тигриный и яркий, когда ставила перед ним тарелку. Руки Валечки задрожали, и Сталин заметил это. Похоже, ему понравилось.
— Ти… чьто? Новая? Как зват? — оглядывая ее и клоня голову к левому плечу, поднял угластую бровь.
Понравилась. Понравилась девушка — такая славная, полная, с белыми мягкими руками точеной формы. Кто были дальние предки Валечки? Из каких крепостных? Не из тех ли, что когда-то служили рабынями властным князьям-боярам? И по-девичьи полногрудой была она. И носик вздернутый. И взгляд приятный, чернореснитчатый. Вишенка-черешенка, и на хохлушечку смахивает, и на пригожую среднерусскую, с татаринкой легкой, девку. Ох, хороша… И Сталин все это удовлетворенно ощутил, заметил.
— Валя… — тихо промолвила она, именно так, не сказала, не ответила, а промолвила.
— Валентина Истрина, — поправилась, помня суровые наставления, и добавила, пугаясь собственной смелости: — Товарищ… Сталин.
— А ти… нэ бойся нас, — ободрил он, теперь приподнимая брови и как бы шутя. — Ми… нэ страшные… Нэ кусаэмся… Вот развэ толко итот чэловэк, — указал он вилкой на Ягоду.
— Да… — тихо ответила она. — Я не боюсь.
— Ну… от и хараще, — удовлетворенно сказал Сталин. — Значит… будэм знакомы… Валя… Валэчка…