Иосиф Грозный(Историко-художественное исследование)
Шрифт:
Генерал Голиков, осунувшийся, с покрасневшими глазами, но из троих военных сохраняющий достаточно бравый вид, хотел говорить, но Сталин добавил:
— Ви можете сказать, чьто пэрэдупрэждали о… начале войны. Это так… Но вэдь ваэнная развэдка на то и ваэнная развэдка… чьтобы имэть исчэрпывающюю картыну сыл врага.
— Товарищ Сталин! Картина нападения ясна. И мы знаем теперь все номера наступающих армий, их корпусов, дивизий, иные до полков, имена их командиров, характеристики их самих и начальников их штабов. Дело не во внезапности. Ее фактически ни для кого не было. Всякому разумному человеку это ясно. Не ясно лишь, ПОЧЕМУ, — Голиков выделил это слово, — войска первого эшелона поддались такой панике, стали сдаваться, а у меня есть сведения, что некоторые части Западного фронта и в Прибалтике вообще без сопротивления сложили оружие и в полном составе сдались немцам…
— Такые свэдения эст и у нас, — хрипловатым басом сказал Берия (акцент его был еще более сильным, чем у Сталина), и стеклышки его очков-пенсне пронзительно блеснули. Молотов, Каганович и Маленков, присутствовавшие в кабинете Сталина, сидели не то как свидетели, не то как куклы.
Сталин, подняв ладонь, остановил Берию.
— А тепер… — сказал он, глядя то на Тимошенко, то на Жукова, — попробуйтэ опровэргнуть товарища Голыкова!
Маршал Тимошенко, сбиваясь в словах, начал объяснять, что директива поступила по округам в срок, но там, в округах, уже была передана с опозданием, ночью, что командиры боялись приказа открыть ответный огонь, считая обстрел немцами границы провокацией… Вылазкой… Части все-таки сражаются. Сейчас руководство Западного фронта пытается наладить организованное сопротивление… И, главное — управление армиями.
— А нам кажется… чьто оно наладыло… лыщь органызованное бэгство от противныка… — прервал его Сталин и указал ладонью на Жукова, как бы приказывая ему отвечать.
— Товарищ Сталин! — сказал Жуков. — Вы правы. Армия оказалась небоеспособной. Одно дело — игры и учения. Прогулки в Польшу, где фактически не было серьезного сопротивления. Другое дело — войска с подготовленным и беспощадным агрессором. Да, немцы не имели численного превосходства, и наше оружие лучше. Особенно танки «КВ». Но немцы почти уничтожили нашу фронтовую авиацию там в первые два-три дня. Войска лишились боевого прикрытия. А главное преимущество немцев — боевой опыт, которого у наших войск пока еще нет.
— Чьто же вы прэдлагаэтэ? Отступат, бэжят до Урала? Сдат Москву? Или эще далше? Мнэ, нам сэчас нужьно точно знат линыю фронта, рубэжи обороны и… пэрэспэктывы остановки их наступления… Вот… карта… покажите члэнам Политбуро… гдэ нэмцы сэйчас.
Оба военных, маршал и генерал армии, стали докладывать как будто уже согласованную картину немецкого наступления с охватом Минска и за Минском. Маршальский шеврон на рукаве Тимошенко внушительно поблескивал, и со стороны могло показаться, что военные обсуждают победную обстановку, а не горестное и никем не предсказанное отступление.
— За Мынском… — обронил Сталин. — Это значыт… Мынск уже абрэчен?
— Да, товарищ Сталин! Минск окружен и сегодня, возможно, уже прекратил сопротивление. Наши войска, чтобы избежать окружения, выводятся и отходят на новые рубежи.
— А нэ бэгут?
— Нет, товарищ Сталин… Войска отходят в порядке… — сказал Тимошенко.
— Отходят… в порадке… — повторил Сталин.
Наступило молчание.
— Товарищ Голиков! Вы слышали отвэты товарыщя Тымошенко и товарыщя Жюкова? И повторят вам нычего нэ надо… Я прыказываю… вам… провэрыть в тэчэние двух дней… В каком порадке отступают войска. И… кто… санкционировал этот порядок. Вы доложите мнэ 1 июля. Врэмя вам назначат… Всо… Ви можете идти…
Генерал Голиков стремительно вышел.
Сталин сказал:
— Итак… Вот мой устный приказ, — он вздохнул. — Эсли Мынск будэт сдан… Последним рубэжем для органызации обороны будэт Смолэнск. От Смоленска до Москвы подать рукой. Всэго двэсти кыломэтров. Я приказываю остановит нэмэцкоэ наступление лубой ценой. Суда будут направлэны армыи с Урала, ыз Сибири, ыз Казахстана… Плюс народное ополчение, дывизии НКВД — всо, чьто наскрэбем… Смолэнск нэ должен быть сдан! И вы, и вы, товарищ Жюков, отвэтите за это головами. Сэйчас я вызвал товарища Мэркулова. Вы знаэте, кто он такой, и я приказываю ему нэмэдлэнно арэстовать и доставит в Москву гэнэралов Павлова, Климовеких, Григорьева, Коробкова и эщэ несколько этих… пораженцев, и даю вам слово: всэх их будут нэмэдлэнно судыть. За такие прэступлэния… мало расстрэла… ЭТО нэ военное поражение… это вапыющее разгильдяйство, вапыющая расхлябанность, вапыющая бэзотвэтствэнност!
Глаза Сталина желто блеснули.
— Я даю вам два, максимум тры… В конце концов пят дней, чтобы наступление немцев было задержано. Любой ценой. Используитэ… всэ рэзэрвы, мобылызуйтэ всэ возможьносты. Авыацию, тэхнику… Всо! Нэмэц должен быт остановлэн! На нас смотрыт вся страна. Народ ждет… Пора понят кажьдому… кто носыт ваэнную форму.
Отпустив Тимошенко и Жукова, Сталин в тот вечер принял еще Микояна, ждавшего приема вместе с Меркуловым и получившего приказ срочно эвакуировать ИЗ СМОЛЕНСКА все предприятия легкой промышленности, способные работать на оборону.
Последним в кабинет Сталина вошел Меркулов, он и получил приказ доставить в Москву руководство Западного фронта, с правом их ареста, а в случае сопротивления — расстрела на месте.
В половине второго ночи 29 июня Сталин сел в свой черный «Паккард», и машины сопровождения в полной темноте покинули Кремль. Сталин ехал спать в Кунцево, хотя дача, вполне известная немецкой разведке и не имеющая бомбоубежища, была куда менее безопасным местом, чем Кремль, где уже с середины тридцатых годов, параллельно с метро, шло строительство настоящего подземного города, не завершенное к началу войны, хотя все-таки убежища были, да и само метро, расположенное рядом с Красной площадью (гостиница «Москва»), планировалось сразу как гигантское, не имеющее равных во всем мире бомбоубежище.
Машины медленно ползли Арбатом, и если кто-нибудь, кроме охранников, не имевших, кстати, даже права без нужды оборачиваться, а тем более беспокоить вождя вопросами, видел бы Сталина сейчас, он увидел бы изможденного, с опавшим лицом старика, с закрытыми глазами сидевшего в позе больного или потерявшего сознание. Это был Сталин-человек, и совсем не тот СТАЛИН, каким он представлялся всем — ЖЕЛЕЗНЫМ, НЕСОКРУШИМЫМ, ВСЕМОГУЩИМ, — впрочем, на людях он привык чувствовать себя таким и был таким, пока не оставался наедине с собою. За годы и годы своей власти, беспощадной борьбы, изощренного расчета и побед над истинными, а то и просто вымышленными, вычисленными врагами он поневоле подчас копил жестокие и совсем жестокие, без души черты «вождя», которые явно подавляли в нем человека, а подчас и совсем вытесняли его.
На Можайском шоссе Сталин приказал включить подфарники, и машины рванули в сторону Кунцево, как застоялые кони.
Спал ли Сталин в ту уже позднюю и розовосинюю июньскую ночь, когда не умолкали в лесу дрозды и колдовским кукованием, диким хохотом перекликались в лесопарке кукушки, никто не знал. Не знала и Валечка, которая унесла поднос с недопитым стаканом, но получила приказ принести чаю еще.
— В чайныке! — сказал Сталин. — И крэпкий, бэз лымона…
Она споро вернулась, подала накрытый салфеткой чайник и, преданно глядя, остановилась. Это означало: стелить постель?