Иосиф Сталин. Гибель богов
Шрифт:
– Что тебе, Лаврентий? – послышался знакомый голос.
– Товарищ Сталин… куда их дальше?
Молчание. Потом Коба сказал:
– Его – устроить в издательство. Позвони в Политиздат, думаю, товарищи не откажут взять его редактором… он всегда любил книги… Жену – в Третьяковскую галерею. Она искусствовед. И зарплату, – он подумал, – выдай им за полгода.
– А жить им где?
– Дай им комнату, как положено всем москвичам… в коммунальной квартире – все, как у всех. Но комнату получше… У тебя наверняка что-нибудь освободилось… вот такую и
Раздались гудки. Берия повесил трубку. Он почему-то хотел, чтоб мы слышали весь разговор. Потом поднял трубку другого, обычного телефона и приказал кому-то:
– Принеси все, что освободилось…
Вошел начальник его охраны Саркисов и молча положил несколько ключей с адресами на бирках.
– Ну, что у нас получше? – Берия рассмотрел адреса. – Большая Бронная – это в центре, это хорошо. Вот туда вас и отвезут.
Коммунальная квартира
Мы вышли из кабинета свободные и счастливые. Только подумать – еще вчера…
Но нас остановил оперативник, дожидавшийся в приемной:
– Простите, товарищ, вы должны расписаться в ведомости.
Тотчас мелькнула ужасная мысль: неужели все – провокация? Пытка надеждой! Вернут обратно! Жена побледнела. Лишь бедная Сулико оставалась счастливой…
Оперативник привел нас в свой кабинет.
– Сейчас я вам верну…
На столе лежала большущая стопка облигаций государственных займов. Наших облигаций – моих и жены, изъятых при аресте. Он принялся неторопливо записывать в ведомость номера, прося расписаться около каждого номера в получении. Облигаций было множество, и процедура ожидалась на несколько часов… А мы так хотели побыстрее покинуть мое родное учреждение! Выйти на улицу! И идти по улице. Просто свободно идти…
– Я желал бы передать эти облигации нашему родному государству… – начал я.
– Не положено. Сперва получите обратно, потом передавайте, – ответил оперативник, не отрывая глаз от ведомости и записывая в нее очередные длиннейшие цифры (я привычно запомнил номер: 004959 серия 414).
Через три часа мы, наконец, шли втроем по ночной улице и… смеялись. Я вспоминал, как Достоевский хохотал после отмены смертного приговора. Но тут нас догнала черная машина.
– Товарищ Фудзи? – из нее выскочил офицер.
Мы опять в ужасе остановились.
– Мне приказано отвезти вас домой…
Нас доставили на Большую Бронную. Дом был старый, дореволюционный, и квартиры в нем – большие, барские. Теперь они преобразились в огромные коммуналки со множеством комнат и обитателей.
Жильцы в это время спали. В ночной тишине раздавался могучий храп.
В комнате, куда нас привели, постельное белье на двух кроватях не было убрано. Видно, хозяев забрали по правилам – ночью, тепленьких – из постели. Еще вчера здесь жили другие люди, которых отправили туда, откуда приехали мы. Этакая рокировка… Но мы надеялись, что дочка не поняла, и продолжали весело смеяться.
– Здесь все есть! – закричала Сулико. – Как в сказке о коньке-горбунке.
Конечно, это была сказка! Совсем недавно она жила у тетки, мы спали
Но мы забыли, что такое брезгливость. Отец и Учитель нас отучил!
– Это Иосиф Виссарионович о нас позаботился, – сказала дочь. – Недаром я ему писала, папа.
И тут мы с женой узнали невероятное! Оказывается, все эти годы каждый день наша девочка упорно писала Кобе о том, что его верного друга, ее отца, и ее мать несправедливо посадили в тюрьму. И что наверняка это сделали враги народа. Она просила вернуть нас.
– И он вернул! Я знала! Знала, что так будет в конце концов! – она плакала от счастья, от любви к нам и к Кобе…
Мы с женой не посмели даже улыбнуться. Коба нас выучил на «отлично». Мы просто поняли, что наша дочь, как и вся страна, боготворит Его.
В ту ночь мы крепко спали на белье неизвестных несчастных…
Я слишком устал для каких-то эмоций после лагерной жизни и этого сумасшедшего дня. Я был доволен, что буду спать свободным и что рядом со мной – жена и дочь.
Сулико, счастливая, ликовавшая, моментально уснула. Жена тоже легла. А я все стоял у кровати, не раздеваясь, вспоминая этот сказочный день.
– Потуши свет, – сказала жена, – и ложись.
Я понимал: там, в кровати, она ждет меня. Ждет, что я буду с нею – после пяти лет разлуки… А я… я хотел эту женщину, еще молодую, но не мог… Должно быть, из-за проклятого лагеря…
И решил подождать, пока она заснет. Пошел в туалет. Это могло стать оправданием, туалет мог быть занят, притом надолго. И вправду, несмотря на ночь, он оказался занят. Я вышел на кухню. Зажег газовую конфорку. Молча стоял и смотрел на синее пламя.
Не известная мне, чья-то оборванная жизнь.
Вернулся. Постоял в темноте. Жена не спала.
– Я все думаю, как нас встретит завтра квартира, – проговорила она.
– Нормально, уверяю тебя. Сделают вид, что так и надо.
– Раздевайся наконец, – сказала она и тихо прошептала: – Я все понимаю. Не бойся. Я просто обниму тебя.
Она прижалась ко мне, как когда-то после ночи любви…
Было слышно ровное дыхание Сулико. Жена начала мне рассказывать шепотом, как она жила. Про несчастную юную красавицу жену Бухарина, которую встретила в лагере. Как ту возили в Москву к Берии, и как она его кляла и не отреклась от мужа… И еще что-то. Но я уже не слышал. Я спал.
Встал я рано, мои еще не проснулись. Но очередь с семейными сиденьями для унитаза уже стояла в уборную (это была квартира интеллигентов, каждая семья имела собственное сиденье «из гигиенических соображений»). Двое, возглавлявшие очередь, читали газету, причем один через плечо другого… Юноша, стоявший третьим, переминался с ноги на ногу…
Все с любопытством уставились на меня.
– Здравствуйте, товарищи, я, моя жена и дочь… мы ваши новые соседи.
– Вы вместо Малышевых? – спросила словоохотливая дама, стоявшая передо мной. И предложила, пока двигалась очередь, показать малышевский стол, который стал теперь нашим. Это был самый большой стол на кухне. На нем стояли чашки и чайник с заваренным позавчерашним чаем.