Шрифт:
Подъезжали. Показались знакомые окна станции. Вагоны поплыли мимо озябших от ветра и дождя торговок, разложивших на деревянных лавках свой нехитрый товар: яблоки, малосольные огурцы, кастрюли с молодой вареной картошкой, посыпанной укропом, от которой валил горячий, пахучий пар.
Наконец поезд остановился. Андрей накинул куртку и вышел из вагона. В лицо сразу пахнуло мокрым асфальтом, ароматом кофе, копотью промасленных шпал — знакомые, до боли знакомые и родные запахи.
— Хозяйка, яблочек мне кулек, да покрасней, поядреней!
«Сколько же лет прошло? Неужели десять? Жива ли Ираида Аркадьевна? Кто там сейчас, на Ореховой?»
Ираиду Аркадьевну он увидел тогда на станции сразу, как только сошел с поезда. Она покупала молоко. Тогда тоже шел дождь,
— На квартиру? — Она широко улыбнулась, брови разлетелись в удивлении. — Да что ты, студент, у меня ж теснота страшенная! Скажи, Клав?
Молочница, к которой обратилась женщина в зеленом плаще, закивала утвердительно головой.
— Нет, правда, тесно у меня, мне не жалко, но сам не обрадуешься, когда увидишь. Киль-дим, а не квартира!
Но погодя немного, всмотревшись внимательнее в скуластого замерзшего паренька, сменила тон:
— Слышь, студент, в такой дождь не находишься. Айда ко мне, раз пристал, хотя отродясь квартирантов не держала. Пошли-пошли, покажу тебе свои хоромы.
Полноватая, в шуршащем плаще и коротких резиновых сапогах, она уверенно зашагала по скользкой глинистой дороге в гору; шла медленно, то и дело оборачиваясь на Андрея.
— Зовут меня по-чудному, Ираидой Аркадьевной, можно просто теткой Ирой.
Вышли на широкую, в лужах, улицу; Ираида Аркадьевна остановилась, чтобы вылить из худого сапога воду, отдышалась.
— Готовить сам будешь или как?
— Или как, — рассмеялся Андрей.
— Это, значит, тебя на полный пансион брать прикажешь? Так?
— Так.
— Так-то оно так! Ну, что тебе сказать на это, студент: с голоду ты у меня не помрешь, но и разносолов обещать не стану.
Одноэтажный барак красного кирпича, двор в сирени, дикая смородина с редкими желтыми, красными и черными ягодами, стол, как водится в таких дворах, врыт в землю: лавки, качели, крашенные яркой краской.
Полный пансион, пусть даже и в тесноте, как было обещано, показался Андрею большой удачей, поэтому, еще не переступив порога дома, он уже решил для себя, что останется здесь.
Тесная, душная коммуналка на четырех хозяев, незнакомые лица и энергичная, неунывающая Ираида Аркадьевна — такими запомнились ему первые минуты, проведенные в доме на Ореховой улице.
Они прошли в комнату. Ираида Аркадьевна сняла с себя мокрую одежду, разулась и, босая, в промокших чулках, прошлась по устланному газетами полу.
— Вишь, студент, — ковры персидские — смотри не замарай!
Без плаща она показалась Андрею моложе. Пышнотелая, с густыми рыжими волосами, красиво уложенными на затылке, с ярко накрашенными малиновыми губами, она сидела на диване, сосредоточенная, и рассуждала вслух, прикусывая губу и хмуря брови:
— А что, шкаф вот передвинем, кровать за него поставим, и почти две комнаты получится.
Андрей осмотрелся. Комната чистая, окна в зелени, мебели мало, только самое необходимое, пахнет теплом и уютом.
— Ну как, еще не раздумал? Ничего у меня? — словно угадывая его мысли, спросила Ираида Аркадьевна.
— Мне нравится, — сказал успокоенный Андрей, сказал, что думал.
— А теперь послушай, что я тебе скажу. Мы тут как одна семья, понял? Вот сосед, что за стенкой живет, Денис Михайлович, к примеру. Он тихий, все больше в лото любит играть да пожрать не дурак, между нами говоря. Дети его все поразъехались, так он совсем один остался. Правда, он за мной приударяет… — И она залилась тихим хохотком, как молодая. — Я-то мужа еще в войну схоронила, так с тех пор одна и живу. Об одном жалею — детей нет. Это сейчас можно себе родить ребеночка и жить спокойно — никто пальцем не ткнет, а тогда совсем другое дело было. Так-то вот. Ну да ладно, не обо мне, конечно, речь. Я на Денисе остановилась. Мы с ним, понятное дело, пенсионеры. Еще Зоенька. Она того же возраста примерно, но малость не в себе. Мы на это внимания не обращаем, привыкли уж, а тебя предупредить должна. Но ты ее не бойся! — Она замахала руками, закрутила головой. — Она хорошая, нет,
Вечером, вспоминая события бурного дня, он лежал на чистой постели за шкафом, наслаждался тишиной и домашним уютом. Усмехнулся, вспомнив, как Ираида Аркадьевна называла его весь вечер студентом. А какой он студент? Институт за плечами, голова набита наполеоновскими планами, одним словом — молодой специалист. Быть может, потому было ему сейчас так хорошо и спокойно, что за все это время он почти ни разу не вспомнил об истинной цели поездки: о работе.
«Надо бы на работу заявиться». И от этой мысли, так некстати возникшей и заслонившей собой все тихие радости вечера, на душе стало как-то тяжко и прохлада безысходности развеяла дрему: сон пропал. В окно из сиреневого вечера доносился уже осенний, несмотря на август, запах гари, влажных тополиных листьев и сырой, остывшей земли. «Приду и скажу: нате вам, пожалуйста, молодого и кусачего, дерзкого и инициативного, а не хотите — как хотите, напишите пару строк и отпустите домой — я же только спасибо скажу». Да и какой он дерзкий и тем более инициативный? Инертный, ленивый, тяжелый на подъем — вот это больше бы подошло к характеристике… Мысли вяло копошились в голове, путались, нагромождаясь одна на другую, и Андрею показалось, что от их обилия и тяжести сделались тяжелыми и голова и веки. «Работа не волк…».
Кухня — место общения, и Андрей понял это сразу. Сюда приходили не только завтракать, обедать и ужинать, но и просто встретиться, обсудить какие-то дела, сунуть нос в чужую, а если разобраться, так не такую уж и чужую, кастрюлю, оценить новое платье соседки или новые кальсоны соседа, посоветовать, чем лучше смазывать руки от цыпок и какие порошки пить при расстройстве желудка, рассказать новый анекдот, поделиться самым сокровенным, а то и просто выплеснуть на уши соседей целый ушат брани по той лишь причине, что ты встал не с той ноги.
На кухне люди роднятся, и ссоры, если случаются, — семейные ссоры, а горе — семейное горе.
Андрей был еще чужаком и поэтому во время завтрака чувствовал себя неловко, боялся любопытных взглядов, но благодаря Ираиде Аркадьевне быстро освоился и позволил себе оглянуться. В девушке, кормившей у окна за столом трехлетнего малыша, он без труда узнал Дину. Она даже не смотрела в его сторону, чем сразу же понравилась. В седой худенькой женщине он искал сумасшедшую, но видел лишь обыкновенную уставшую старушку, уставшую, наверно, от одиночества, от каждодневной и бессмысленной суеты, от людей, от жизни, наконец. Она чистила рыбу в раковине, то и дело поправляя смуглой жилистой рукой тонкие седые пряди волос. Узкие плечи ее были стянуты серым шерстяным платком, заколотым на плоской груди; из-под черной юбки выглядывали хрупкие лодыжки и резиновые маленькие ботики, старомодные, с черными полированными пуговицами вместо застежек. Это была его первая встреча с Зоенькой.