Иран от Хомейни до Хаменеи
Шрифт:
Поехать в Иран удалось лишь теперь, но уже с другой целью – побольше узнать еще об одной феноменальной личности, исключительном явлении в истории человечества, богослове, революционере и вожде, превосходно знавшем, что слово «феномен» в его первом значении есть нечто субъективное, существующее только в сознании и противопоставляемое философом Кантом непознаваемой «вещи в себе», «нуомену». Но кроме блестящего знания философии, начиная с древнейшей, аятолла Хомейни был и прирожденным поэтом, что немудрено в стране, которая возвела мавзолеи над могилами таких всемирных знаменитостей, как Рудаки, Фирдоуси, Хафиз, Саади и Омар Хайям, и окружила каждый морем благоуханных роз. Это далеко не главное в его жизни и деяниях, но и не последнее,
В моем старом очерке был намек на то, что позже назвали Исламской революцией, ради которого я позволю себе привести несколько абзацев, для меня не лишних здесь и написанных после разговора с тогдашним председателем иностранной комиссии Союза писателей, востоковедом по образованию.
– Не поедете в Иран, – категорически сказал он. – Благодарите за это имама Хомейни.
И язвительно добавил:
– Нам новые жертвы не нужны…
«По нынешним временам Тегеран не так уж и далек. Всего несколько часов лету, – говорилось в очерке. – Но бурные события сдвигают время, увеличивают расстояния (выделено сейчас – Д.Ж.), и недосягаемым становится для меня Александр Сергеевич Грибоедов, тот, что сидит, скрестив ноги и углубившись в чтение какой-то бумаги в кресле… на невысоком пьедестале во дворе дипломатического здания в иранской столице. Его осеняет листва высоких деревьев, у ног – большая клумба, розы цветут там в январе, источая аромат, навевая обманчивый покой…».
Прошло ровно полтора века с тегеранской трагедии, вызванной неразличимо сплетенными английскими происками, ненавистью к Грибоедову родственника шаха и бывшего премьера Аллаяр-хана, который послал в злополучный день своих людей к русской миссии, чтобы подогревали толпу выкриками: «Господин приказал убить русского посла…», провокационным выстрелом у ворот посольства, преступным бездействием шаха, до того говорившего: «Кто меня избавит от этой собаки-христианина!», подстрекательством шиитского духовенства, действиями самого Александра Сергеевича, верного своей клятве: «Голову мою положу за несчастных моих соотечественников…».
Другая эпоха, другие страсти бушуют сейчас совсем рядом с армянской церковью в Тегеране, где в братской могиле спят вечным сном служащие русской дипломатической миссии, убитые ровно полтора века назад.
Я до сих пор жалею, что не поехал тогда в Иран и не стал свидетелем исторических событий, которые ныне описаны нашими ирановедами по уже написанному, как это буду делать и я, а подлинным дыханием революции от бумаги не веет.
Согласно марксистско-ленинской методике, в то время иранскую революцию ставили в один ряд со всеми народными движениями против империализма. Существовала расхожая фраза, что массы не желают жить по-старому, а верхи неспособны… Революцию делили на этапы, во время которых она перерастала в антимонархическую, а движущей силой ее объявлялась городская беднота, кустари и мелкие торговцы на первом этапе, после расправы шахской армией с мирной демонстрацией в городе Куме 9 января 1978 года. Второй этап исчисляли с 8 сентября, «черной пятницы», когда на улицы Тегерана высыпали миллионы, а убитых армией и тайной полицией было не счесть, и тогда движущей силой стал пролетариат с присоединившейся к нему либеральной интеллигенцией, который уверенно двинулся к третьему, победному, этапу «независимо от воли и желания богословского руководства», чтобы после бегства шаха Мухаммеда Резы Пехлеви из Ирана под предлогом «ухода в отпуск» в январе 1979 года наступило непременное «триумфальное шествие революции по всей стране», сметающее двоевластие.
Накатанная фразеология не могла скрыть проступающее в газетных статьях беспокойство по поводу тех же самых «движущих сил», поскольку сюда как-то не укладывалась ни демократическая направленность революции, ни ее идеологическая и организационная религиозная основа. Все чаще поговаривали о «мелкобуржуазном, реакционном» и даже «репрессивном в отношении левых и демократических сил» характере революции. Противоречий было много.
И все чаще упоминалось имя аятоллы Хомейни, который до 1 февраля 1979 года жил под Парижем, но держал руку на пульсе революции и давал указания и политические лозунги ее руководителям – мусульманским богословам – по телефону. Богословы и революция. Понятия явно не совместимые для догматических мозгов, которые при одном упоминании религии испытывали враждебное чувство.
Весь мир облетели телевизионные кадры его встречи в Тегеране, всем запомнился красивый старик, бережно поддерживаемый, спускавшийся по трапу с самолета. Оторвавшись от него, объективы запечатлели океан восторженных лиц…
Однако то, что проповедовал и осуществлял аятолла, не нравилось ни рассудочно-лицемерному Западу, ни атеистическому Востоку, как называл он «социалистический лагерь», и с обеих сторон на него выливались ушаты лжи, обвинений в тайной принадлежности к одной из сил, соперничавших в «холодной войне». Но толком его никто не знал.
В секретных справках, поставлявшихся в Кремль «востоковедами в штатском», сейчас можно прочесть, что он де был крупным помещиком, замешанным в связях с гитлеровской агентурой во время войны, а после нее – одним из руководителей фундаменталистской террористической организации «Поборники ислама». Перевирался даже год его рождения, прибавлялось несколько лет, выходило почти 80, что на старцев из Политбюро действовало ободряюще – мы моложе, поживем еще, покомандуем.
Так уж получилось, что иранская революция и наш ползучий переворот назревали почти в одно и то же историческое время. Есть и еще одно сходство – у истоков обоих событий стояли старцы. На этом совпадение заканчивается.
О наших старцах известно все: и как их сажали одного за другим в кресло генсека по мере вымирания, и как этих дряхлых роботов подключали вилкой к аппаратам, поддерживавшим их угасавшее сознание, и как вокруг них происходила замена честных недотеп, веривших еще, что из бессовестной атеистической толпы можно построить справедливое общество, на шкурников, не веривших ни во что, кроме «общечеловеческих ценностей», то есть денег, добываемых под сенью «свободы» ограблением миллионов жителей «этой страны».
Шестидесятилетний шах Мухаммед Реза казался совсем несмышленым мальчишкой. С ним встречались, когда он посетил СССР с еще первой женой-красавицей, которую звали Сорайя. Перипетии его бурной семейной жизни обывательски и не без удовольствия обсуждались. Он был ближе и понятней, пытался осуществить какую-то «белую революцию».
Что же касалось его тесной дружбы с Израилем и Соединенными Штатами, то проамерикански настроенные советники старцев успокаивали: «Восток – дело тонкое. Восток бурлит и полон стремления стать под эгиду развитого социализма. В самом Иране крепнет влияние прокоммунистической Народной партии (Гуде). Назревает революционная обстановка и в соседнем с Ираном Афганистане, и все можно взять под контроль, если заварить там кашу и ввести ограниченный контингент».
Религиозный аспект восточной проблемы был хорошо известен этим советникам, но они умалчивали о нем, тонко рассчитав, что СССР увязнет в этой войне – первом звонке упадка и распада империи.
В Америке и Израиле, которым аятолла Хомейни попортил немало крови, выкинув из Ирана вместе с шахом их разведчиков, советников и бизнесменов, грабивших страну, политологи и журналисты не очень утруждали себя изучением его взглядов и личности, употребляя весьма ограниченное число слов: «фанатизм», «радикализм», «терроризм», а чаще – все тот же «религиозный фундаментализм».